Дорожный указатель «Вас приветствует город Уоррен» (население 134 тыс. человек) остался незамеченным и жестоко проигнорированным, когда Форд Мустанг шестьдесят девятого года, что был цвета запекшейся крови, пролетел мимо, рыча мотором. Его круглые фары заливали желтым светом шершавый асфальт, а черные колеса поднимали столпы пыли. Дорога казалась бесконечно длинной и удивительно пустой. Впрочем, в столь ранний час все дороги пусты, а час и в самом деле был ранним. Сквозь ночную тьму горизонта только-только начинали пробиваться первые лучи солнца, окрашивая краешек неба в нежно розоватые оттенки.
Мичиган – штат с дурной славой, и об этом гласили абсолютно все и в один голос. Радио, телевидение, билборды, люди на улицах. Все они обсуждали только одно: какая же высокая преступность в Мичигане. Мичиган – это штат убийц, воров и насильников, но люди и вправду удивительные создания, ведь даже подобную криминальную статистику они смогли возвести в ранг настоящего искусства, сделать из этого культ. И это распространялось не только на одноименный город, но и на весь штат, включая такие городки типа Уоррена. Воздух тут был прокисшим, словно забродившее вино, и оседал кислым вкусом на корне языка.
Солнечный диск поднимался из-за горизонта все выше, и ночная тьма уступала, гонимая жгучими лучами. В свете этого солнца все отбрасывало косые, длинные и скрюченные тени, и вещи приобретали какой-то мистический, зловещий вид. Особенно агрессивным в утренних лучах казался красный «мустанг», который недовольно ворчал мотором. На рисунке его черных шин навсегда запечаталась кровь, но люди этого никогда не замечают, как засохших брызг внизу по борту автомобиля. «Мустанг» всегда был в крови.
Война, что сидела за рулем машины, включила радио, настраиваясь на местную волну. После недолгого шуршания пустыми частотами, салон заполнили Ramones, которые пели что-то «Хэй-хо, а, ну пошли!». Война не особо вслушивалась в слова, но музыка делала ее маленькие путешествия из штата в штат чуть менее монотонными, ведь от рева мотора уже закладывало уши. Даже верный конь мог надоесть за те тысячелетия, что они вместе. Всадник вновь гнала «мустанга» вперед, рассекая по дорогам этого континента, и белые разделительные полосы трасс, похожих на грязные ленты, постоянно мелькают перед глазами. Придорожные мотели, закусочные, стоянки, указательные знаки и скоростные ограничения. Все это настолько въелось в ее сознание, что Война начинала искренне ненавидеть этот мир, этих людей, и каждый новый город порождал в ней лишь еще больше гнева. Как пожар, который пытаются затушить бензином. И Райдер все чаще ловит себя на мысли, что с радостью бы сожгла весь мир, уничтожила его, не оставляя даже руин, если бы это позволило ей вырваться отсюда. Но не позволит. Война была призвана в мир вместе с братьями, когда Люцифер получил свободу, и пусть от древних заклятий, что подчиняли Падшему волю всадника, ей удалось избавиться, но цепи Войны оказались прочнее старых слов. Сам Люцифер держал всадника здесь, в мире, где воздух навсегда пропитался выхлопными газами и людскими пороками, и Война искренне желала, чтобы весь этот Апокалипсис закончился. Если бы у Войны спросили, чего она желает больше всего на свете, она, не задумываясь, ответила бы: «свободы».
Но свободы ей не видать. И даже больше. Кажется, все вокруг было против всадника, когда черные тучи заволокли небо так быстро, что солнце даже не успело вступить в полную силу. Светлое утро этого города неожиданно стало таким темным, что его можно было спутать с вечером, а с запада подул сильный и колючий ветер, что разбивал себе голову о лобовое стекло «мустанга». Ветер завывал сотнями голосов, и Война слышала этого страшный вой даже из-за закрытых окон автомобиля. Первые капли дождя упали на алый капот, быстро превращаясь в ливень. Где-то позади «мустанга» зарокотал гром, словно насмехаясь над Войной и ее тщетными попытками вырваться из этого мира. Дождь набирал силу, и капли барабанили все сильнее и сильнее до тех пор, пока не превратились в настоящий небесный поток, что хлестал со всех сторон, и дворники автомобиля не справлялись с нарастающим бедствием. То тут, то там небо разрывалось молниями, но гром рокотал тихо и, кажется, совсем далеко.
Война только тихо выругалась. Она ненавидела эти дожди и грозы, они только тормозили ее путь. Разве она куда-то торопится? На самом деле, совсем нет, но кочевой образ жизни въелся в сознание всадника, словно что-то невидимое подгоняло ее сзади, и вся жизнь Войны сузилась лишь до бесконечной дороги, что вела вперед и вперед, но куда в итоге должна была приехать Райдер? Она не могла ответить на вопрос, лишь знала, что дорожная пыль впиталась в ее пепельную кожу.
Этот день, а, если все совсем будет плохо, то и ночь, она проведет в придорожном мотеле, который абсолютно не отличался от своих собратьев по всей стране. Тот же клоповник, с такой же парковкой и с теми же обоями на стенах, только название на неоновой вывеске было другим.
«Счастливый кролик» Просто превосходно»
Раздраженные мысли сплетались в голове Войны и шипели, словно клубок разъяренный змей, но ехать в такую погоду Райдер не могла, и это ненастье, что явилось так внезапно, словно кто-то специально решил накрыть грозой весь Мичиган, ей придется переждать в этом мотеле. Зато тут есть бар. Да, Война ценила бары. Ценила алкоголь, который приятно обжигал горло, а еще эта незабываемая атмосфера всех баров – смесь пьяной агрессии и тупого намерения – была настоящей отрадой для алого всадника. Словно крохотные поля битв.
И в этот час тут было достаточно людно. Война ощущала на своей коже буквально каждого человека в этом баре, она слышала, как бьются их сердца, как алкоголь струится по венам, и бурлящая кровь ударяет в голову. Верный «мустанг» остался на парковке, и капли дождя бесцеремонно барабанили по его крыше, пока сама Война планировала скоротать бесконечно длинные часы ожидания в закусочной. Она взяла бутылку пива, потому что крепкий алкоголь еще не продавали в столь ранний, как оказалось, час, и устроилась в дальнем углу, где оконное стекло, покрытое разводами и каплями дождя, открывало вид на красный автомобиль. Интересно, сколько ей здесь торчать? Час? Два? Весь день? Война как-то нервозно постукивала ногтями по столешнице, но звук этот тонул в общем шуме этого места. Ее волосы успели вымокнуть, пока она бежала от парковки до бара, и холодные капли неприятно стекали по шее за воротник кожаной куртки. Время тянулось медленно, словно вовсе не желало продолжать свой ход.