В номере плохо работает отопление, и Дин пытается убедить себя, что именно холод - причина того, что ему не удается заснуть. Что до Сэма, вряд ли причина в этом. Первую половину ночи он воротится, кутаясь в тонкое мотельное одеяло, пахнущее дешевым стиральным порошком, и Дин прислушивается к неровному дыханию, которое не обещает, что брат заснет скоро. Не заснет, но упорно будет делать вид, видимо, думая, что Дин спит и не видит его попыток не заснуть и провести очередную бессонную ночь. А Дин упорно будет делать вид, что не видит, но спать тоже не будет. Они не говорят об этом, но оба знают, в чем причина того, что Сэмми ложиться на рассвете или совсем не ложиться, зато по утрам с повышенным усердием играет в бодрость и беспечность. И Дин подыгрывает ему, зная причину поведения брата. Он помнит те первые несколько раз, когда Сэм действительно пытался заснуть ночью и вскакивал в холодном поту с искаженным от ужаса лицом. Поэтому сейчас не может по-настоящему винить брата за притворство. 
Иногда Дину хочется поговорить об этом, вот правда - сесть и поговорить, как нормальные люди, как братья, но у него не выходит. Он не привык выражать свои чувства, а для того, чтобы выпытать у Сэма то, что у того на душе, он недостаточно хороший психолог, поэтому по утрам они оба делают вид, что все хорошо, и Дин ни разу не лезет к Сэму со своей заботой, но то, что происходит с братом, отнимает сон и у него.
Иногда Дин просто не может понять, что происходит. Не с Сэмом, а с собой. Он молодой, жизнерадостный, отец наконец-то разрешил ему охотиться самостоятельно, да и Сэмми снова с ним - печальный пока что, но время все лечит - следовательно, жизнь прекрасна, и надо только наслаждаться ею. Но постоянно что-то отчаянно-печальное зависает над темным потолком мотельного номера, когда они лежат в своих кроватях без сна или в салоне Импалы, когда Дин горланит под песню любимой группы. Однажды в этом молчаливом призраке печали Дин различает собственную грусть наряду с сэмовой.
На самом деле, это немного странно, потому что он даже толком не знал эту цыпу Джессику, и, конечно, жалко ее, но не до такой степени, чтобы он о ней так долго вспоминал. А когда до Дина доходит, что на самом деле это - чувство вины, он начинает понимать еще меньше. Он скучает по прежним временам, когда все было проще, без всех этих психологических штучек, без постоянных, грызущих подкорку мозга мыслей о Джесс, которая так и не узнала об измене Сэма во время охоты на Женщину в Белом, без страдающего Сэмми, который разбивает ему сердце... И может, это наивно, но Дин не теряет надежды, что они, эти простые времена, еще вернутся, надо только переждать, потерпеть немного - Сэмми очухается, они найдут отца, и все будет очешуенно. Будет ведь, не правда ли?..
С этими мыслями Дин почти согревается. Когда на циферблате около трех часов, усталость начинает брать над ним верх, и молодой человек медленно проваливается в сон, где его никогда не мучают кошмары, и спит он крепким и здоровым сном, как человек, у которого нет проблем.
Он не знает, сколько времени и как долго спал, но инстинкты срабатывают моментально, когда Сэм кричит, Дин вскакивает и, оценив ситуацию, отпихивает одеяло, спрыгнув с кровати и бросившись к брату. Кажется, он все еще спит, не в силах вырваться из плена кошмара, поэтому Дин крепко хватает Сэма за плечи и трясет:
-Сэм, Сэмми! Проснись! - трясет до тех пор, пока это не срабатывает, и уже когда Сэм открывает глаза и дезориентированно смотрит на него, еще толком не понимая, где находится, Дин скорее инстинктивно треплет его по волосам и говорит уже тише: - Успокойся, это был сон, всего лишь сон. Посмотри на меня, ты в порядке? Сэм? - говорит строго и отчетливо, на самом деле пытаясь прикрыть этим собственный страх, потому что в какой-то момент он подумал о чем-то действительно плохом.

Вокруг так тихо, что Дин слышит, как бьется сердце - громко и часто. Не только его собственное. Сэма до сих пор мелко трясет, и Дин наивно предполагает, что если вжимать пальцы в его плечо сильнее, он перестанет. Тщетно, держать его крепко, будто пытаясь дать опору, не особо помогает, и старший начинает уже бояться не на шутку, когда взгляд Сэма наконец-то останавливается на нем, и до Дина доходит, что он слишком сильно сжимает его плечи и немного ослабляет хватку, а потом немного неловко хлопает брата по плечу и убирает руку. С того утра они с ним... ни разу. Ни одного лишнего прикосновения, которое могло быть истолковано иначе, совсем ничего. Дин тщательно следит за этим и не допускает оплошности. Иногда он даже почти верит, что в этом есть смысл и это как-то поможет...
Он устало опускаясь на сэмову кровать и вдруг чувствует себя врачом скорой помощи из своего любимого сериала про Доктора Секси, который долго реанимировал пациента без признаков жизни и у которого, наконец, заработало сердце. Вот только вместо ожидаемой радости ощущается лишь усталость и пустота. Сэм выглядит, каким угодно, но не живым, а вместо сердца у него будто дыра диаметром с кулак.
Адреналин уходит на нет, под босыми ногами ощущается холодность пола, волоски на руках становятся дыбом, а от резкого пробуждения немного кружится голова. Мир приобретает привычное очертание в темном мотельном номере за час до рассвета, где Сэм пытается выровнять дыхание и вновь найти почву под ногами. А Дин в который раз думает, что им, похоже, все же придется поговорить, потому что что бы там не было, продолжаться так дальше не может, и если Сэм продолжит не спать или изводить себя снами о своей пропавшей любви, очень скоро это отразиться на здоровье. Но еще раньше это отразится на охоте, и если на ней у измотанного Винчестера дрогнет рука, это может стоить жизни кому-то из них, а может, даже обоим.
Дин убеждает себя, что затеять разговор по душам надо по разумным соображения, а не потому, что он почти сходит с ума от беспокойства, как когда-то в детстве, когда Сэмми болел, а отца не было рядом. Потому что сейчас, хоть оба они взрослые и самостоятельные, Дин снова чувствует себя маленьким мальчиком, которому надо позаботиться о младшем брате, но который понятия не имеет, как это делать и до смерти боится сделать только хуже.
Сэм подает голос, и Дин смотрит на него, в недоумении пытаясь понять, что он имеет ввиду. Взгляд брата какой-то застывший, стеклянный, будто невидящий, и старшему хочется побольнее ущипнуть его или, что лучше, заехать ему кулаком в скулу. Это не лучший способ утешать, но у Дина нету идей получше, а гнев от непонимания и беспомощности собирается в тугой комок в груди и сдавливает изнутри.
- Около пяти или типа того, - отвечает парень, глядя на брата с подозрением, будто тот может выкинуть какой-то редкий фокус прямо сейчас, типа растаять в воздухе прямо перед Дином. Сэма хочется хорошенько встряхнуть и отвесить люлей, как если бы за плохое поведение, но Дин одерживает себя: ему и без того хреново, и если даже хорошенькая взбучка поможет ему вернуться на землю, Дину слишком жалко Сэмми, чтобы устроить ее для него, - Ничего, перебьюсь, все равно голые красавицы мне не снились, - мягче продолжает он, поворачиваясь в полоборота, чтобы снова быть к брату лицом, - Это тебе лучше немного поспать, - чувствуя себя идиотом от собственной заботы курицы наседки, говорит молодой человек, но потом спохватывается, понимая, что спать Сэму сейчас захочется меньше всего, - Но если не хочешь, не надо. Я посижу с тобой, все равно после того, как ты меня разбудил, я больше не смогу заснуть, - беспечно лжет Дин и улыбается натянуто, - Принести тебе воды или еще чего?

And if I only could,
I'd make a deal with God,
And I'd get him to swap our places...
Смотреть на Сэма больно не только по-братски. Сэм как будто олицетворение какого-то провала. Промаха. Не только своего, а именно Дина.
Отец всегда говорил: "Присмотри за Сэмми, Дин, это самое главное. Присмотри за ним". Однажды он облажался. Ему едва исполнилось десять и просто хотелось позволить себе такую роскошь и поиграть на игровых автоматах. Это чуть не стоило Сэму жизни, и если бы не подоспевший Джон, штрига убила бы его. Отец тогда посмотрел на Дина взглядом, от которого у него до сих пор мурашки, и прошло почти полгода, пока он стал относиться к старшему сыну, как прежде. Не считая времени, когда Сэм уехал в Стэнфорд, это были худшие полгода в жизни маленького Дина, обремененного чувством вины и ненавистью к себе за свой проступок.
С тех пор "присмотреть за Сэмми" было его первой и самой важной миссией, и сейчас, глядя на брата, Дин думает, что  он опять не справился. Конечно, нет его вины в смерти Джессики, Дин слишком не склонен к депрессии и самокритике, чтобы считать ее гибель на своей совести. Ее не зарезал случайный грабитель, пока Сэма не было дома. Ее убил демон, убивший их мать, тем же способом, так что даже не появись он на пороге Сэма и не уговори его пойти с ним, Желтоглазый все равно нашел бы способ убить Джесс. Она была очередным пунктом его чудовищного плана, и тут оба брата были бессильны. Остается только найти ублюдка и осуществить месть за маму, а теперь еще и за девушку Сэма. Вот только отчего-то давно ушедшее, но не забытое чувство собственной вины в том, что брат выглядит, как побитый щенок, давит на грудь огромным могильным камнем из тонны гранита.
- Вижу, насколько в порядке, - с явной иронией отвечает Дин, глядя на будто уменьшенного в размерах брата, которого хочется погладить и пожалеть так, как Дин не делал, когда Сэмми было восемь. За подростковой бравадой и крутостью Дин часто думал, что показать чувства будет означать показать слабость, знал бы тогда 12-летний Дин, как сложно все будет через 15 лет, по настоящем сложно и запутано. Именно сейчас, а не тогда позволить себе объятия просто непозволительная роскошь, - Сэмми, я... Я никуда не свалю, - тихо, почти с облегчением говорит Дин, внутри радуясь тому, что Сэм дал ему возможность сказать это. Он с трудом запрещает себе говорить "Ты в порядке, Сэмми" каждые пять минут, и чувствует себя тряпкой от собственной суетливости и заботы, но ничего не может с собой поделать, а еще мечтает о возможности поменяться с ним местами, чтобы самому нести его ношу, ведь он сильнее, он - грубая сила, он должен делать грязную работу, а Сэмми умница и мозговик, он должен быть в безопасности и подальше от неприятностей. Он еще ребенок, всегда будет таким для Дина. Младший брат, за которым надо приглядывать - это работа Дина.
Когда Сэм не просто предлагает остаться, но и поспать в его постели, Дин едва заметно вздрагивает и смотрит неуверенно. Даже если он не виновен в смерти Джесс, Дина никогда не покидает страх того, что Сэм считает иначе, что он никогда больше не подпустит его к себе так близко, как когда-то давно, будто в другой вселенной. Спать на одной кровати высшая степень близости и доверия, потому что они ни разу с той, самой первой ночи, не делили постель, не спали рядом до утра. Дин сам уходил, когда все было кончено, и теперь, когда брат сам дает ему шанс, он не может поверить в то, что Сэмми не злится на него, что не видит его вины или простил за то, что случилось. Облегчение от понимания этого почти топит Дина, накрывает с головой.
- Правда? - тихо, почти не слышно спрашивает старший, а потом затыкается, чувствуя, что так может испортить все. Дин молча поднимает ноги с ледяного пола, устраиваясь на правой половине кровати брата, на боку, подперев головой рукой и глядя брату в лицо, - Ложись, Сэмми, хотя бы полежи, а я... я буду рядом, - просит Дин, все еще не смея дотронуться, избегая физического контакта.

Под одеялом Сэма приятно, кровать хранит тепло тела брата, и Дин, наконец, перестает мерзнуть, но только физически. Внутри Сэмми по прежнему холодно и пусто, и Дин тоже едва заметно дрожит от холода, который веет от младшего. Они связаны, как сиамские близнецы, получая эмоции друг друга через невидимую пуповину, не важно, как долго они жили порознь или какие разные жизни вели, есть вещи, которые неизменны, и сейчас Дин ощущает эту связь как-то особо остро. Как долго они не были так близки? Дин не знает, но дыхание сбивается, и грудь сдавливает от осознания того, что барьеры дрогнули, он видит это в сэмовых глазах и думает, что, может, еще возможно что-то вернуть? Сэма вернуть.
- Я с тобой, Сэмми, разбужу, если что, - тихо говорит он. В каком-то смысле Дин думает, что будет лучше, если брат будет спать и видеть кошмары, чем не спать вообще. Иногда он сопоставляет факты и с ужасом понимает, что за весь день Сэм дремлет разве что в машине не больше часа или двух, а ночью, если и позволяет себе заснуть, то каждый раз очень скоро просыпается от кошмара. Итого он спит примерно три часа в день, а это крайне мало для нормального функционирования организма. Вряд ли он не понимает этого сам, но не может или не хочет с этим что-то делать. Может, действительно не хочет? Может, есть что-то мазохистическое в том, что брат делает с собой, желая страдать так, как Джесс страдала перед смертью? Это так дико, что Дину хочется дать брату педагогический подзатыльник, но когда Сэм сползает вниз, устраиваясь рядом, Дин тоже успокаивается, выпускает весь пыл, как проколотый воздушный шарик. Сейчас главное то, что Сэм тут и позволяет Дину находиться рядом. Проебать эту возможность не хочется ни в коем случае, потому что, возможно, это единственный шанс для них стать снова братьями, и шанс для Дина достучаться до Сэма, встряхнуть его, уговорить отдать Дину часть своей боли.
Сэм долго смотрит на потолок, и Дину не надо быть телепатом, чтобы понять, о чем он думает. Ему хочется растолкать брата, пнуть его под одеялом, возвращая на землю, вырывая из ужасного видения, потому что все кончено, это все в прошло, а Дин тут, рядом, готовый на все ради своего Сэмми, но брат сам выныривает из пучины собственных ужасных воспоминаний и... благодарит его. Дин молча пожимает плечами, не зная, что и ответить, потому что иного варианта развития событий просто не могло быть. Его работа быть рядом и всегда вытаскивать из неприятностей.
Поэтому он молчит, пока Сэм воротится, пытаясь найти удобную позу, а когда поворачивается к нему лицом, у Дина снова сбивается дыхание, стоит Сэму прижаться к нему, подобно маленькому котенку, совершенно беззащитному, сломленному, доверяющему. Проходит не меньше минуты, прежде, чем Дин поднимает руку и неловко гладит брата по волосам и в то же время понимает - это не то.  Есть что-то невероятно важное, почти сакральное в этом моменте за пару часов до рассвета, что-то, что не хочется спугнуть, но в то же время на каком-то уровне подсознания Дин знает, что ему нужно что-то сделать, вот прямо сейчас.
- Повернись на другой бок, - шепотом просит он, будто боясь спугнуть нечто важное. Дин чуть толкает брата в грудь, укладывая на спину, потом смотрит, как Сэм снова поворачивается к нему спиной, а после молча обнимает его левой рукой поперек груди, невольно уткнувшись носом в волосы Сэмми на загривке, - Скажи, если захочешь, чтобы я остановился, - так же тихо говорит Дин, убирая руку с груди брата и запуская пальцы в мягкие волосы. Он будто проводит осмотр, а не гладит, пробегает подушечками пальцев по коже головы, очерчивает впадинку на затылке, молча считает пальцами выступающие позвонки, пока не натыкается на изношенный ворот собственной футболки. Одежда Сэма сгорела, и хотя они купили ему кое-что из вещей, Дин одолжил ему пару футболок, которые чуть узки для брата. Дин смотрит на широкую, напряженную спину, натягивающую ткань, и скользит пальцами ниже, поверх футболки, по позвоночнику до копчика, едва касаясь подушечками пальцев полоски голой кожи, выглянувшей между краем футболки и резинкой трусов. Потом ладонь снова скользит вверх, поглаживая и нежно массируя спину, плечи, и в какой-то момент Дин не выдерживает и, приблизившись, целует брата в затылок.
- Прости, братишка, мне так жаль, - шепчет он в теплую коже, не отрывая от нее рта.

Сэм разбивает ему сердце. Иногда ему хочется, чтобы брат заплакал, Дин бы обнял его и заплакал бы вместе с ним, разбивая все крутые мачо принципы, хотя, конечно же, это ничего бы не изменило. Есть вещи, которые нельзя исправить. Заболевание Дина Сэмом из их числа.
Сэм расслабляется, как-то обмякает в его руках, как безвольная, сломанная кукла. Дин целует его в шею и так сильно хочет его починить, исправить. При этом тихие слова брата вовсе не дают надежды на удачный исход. Короткое, простое предложение в прошедшем времени звучит так безнадежно, безысходно, как, наверное, ничто не может. Сэм само олицетворение безысходности.
- Сэм, это не твоя вина. Не смей думать, что в случившемся есть капля твоей вины, - тихо, но очень серьезно говорит Дин, собирая в руке ткань футболки на боку Сэмми и сжимая почти яростно. Иногда он думает, что Сэм живет в этом вязком болоте из чувства вины вечность, потому что, почему бы и нет, брат вполне может приписать себе и смерть мамы, убитой тем же способом. Сэмми, конечно, та еще девчонка, которая любит разговоры по душам и всякую психологическую хрень, но есть вещи, которые он хранит так глубоко в себе, что никудышному психологу Дину никогда не достать. Но в то же время Сэм - его брат, часть его самого, и Дин нутром чувствует, что есть что-то в брате, что кипит в нем бесконечно долгое время, и ему не хочется, чтобы к этому прибавилась еще и вина из-за смерти Джесс.
А потом Сэмми смотрит на него чего плечо. Долго смотрит на его губы, ничего не говорит, и Дин теряет все мысли. Он понимает в первой же секунды, и это осознание как тупой нож в самое сердце.
Дин беспомощно открывает рот:
- Сэмми, ты... - и быстро же затыкается. Да и что тут говорить? "Ты не должен"? Они и раньше не должны были. "Ты не хочешь?" Брехня, потому что Дин-то знает, что хочет, всегда захочет, стоит Дину захотеть. Он помнит утро в мотеле в Джерико, "верного" Сэма и вкус его семени у себя во рту, даже не верится, что это все было всего-то неделю назад, а Сэм - слегка виноватый, но довольный, задиристый, занудливый, такой родной и счастливый. Дин отдал бы все, чтобы вернуть такого Сэма, но очень сомневается, что очередное грехопадение поможет этому. Он слишком отчетливо видит к чему все идет, но боится сделать этим только хуже, вдруг брат будет ненавидеть себя еще больше? Вдруг еще одна ночь принесет только больше вины, больше боли и отвращения самому к себе?
Брат прижимается к нему теснее, ближе, спиной к животу, и Дин ненавидит себя за реакцию своего тела на этот контакт, потому что в паху твердеет так моментально, как будто ему снова пятнадцать, и одна мысль о голой Памеле Андерсон заставляет мучиться от болезненного стояка. И еще потому что не только он имеет такую власть над Сэмом, что может соблазнить его в любой момент, в любой ситуации, и маленький засранец тоже в курсе этого. Дин смотрит на него с широко открытыми глазам и немного злится: чертов мелкий манипулятор, знает ведь, что Дин не откажет, никогда не умел и никогда не сумеет, когда Сэм смотрит таким взглядом, прижимается так тесно, дышит так громко. И готов сделать все, что может и не может ради того, чтобы немного облегчить его боль, потому что Сэма выворачивает наизнанку этой болью, и Дин сам готов вывернуться, чтобы что-то сделать с этим.
Он чуть жмурится, когда вытягивает шею, чтобы коснуться губами губ брата, попадая в уголок рта. Выходит как-то неловко, но пока правильно. Дин чертовки боится все испортить, но пока все правильно, он чувствует это где-то внутри, там, где, наверное, душа. Бред какой-то.
Он целует снова, попадая уже губами в губы - чуть шершавые, почти забытые, такие родные. Легкое касание превращается уже в полноценный поцелуй, но Дин не спешит углублять его, попросту потому, что не знает - стоит ли? Он не знает, чего именно хочет брат, и сейчас похуже, чем в самый первый раз, Дин боится сделать что-то не то. В первый раз это могло лишь спугнуть Сэма и предотвратить постыдную связь. Сейчас это может окончательно сломать брата.
Дин немного дрожит, и ноги ледяные, хотя Сэм такой горячий и родной. Он сгибает в колене одну ногу, ту, что между ногами брата, и немного поднимает ее, чуть отстранившись от губ Сэма и глядя на него неуверенно. Можно?

Дин тормозит. Он, черт возьми, действительно тормозит, и понятия не имеет, что с ним творится. Обычно, это у брата проблемы с тем, что иногда происходит между ними, а теперь Дин тот, кто медлит. Может, дело в том, что у него, всего такого гетеросексуального альфа самца не должно стоять на парней? Может, четвертый раз уже перебор? Может, потому что боится, что все это приобретет постоянный характер, и об этом когда-нибудь узнает отец? Может... Дин делает глубокий, судорожный вдох и смеет признаться себе: может, он медлит потому, что боится, что он не тот, с кем сейчас хотел бы быть Сэм?.. Впервые в жизни Дин боится конкуренции мертвой девушки, и это было бы смешно, если бы происходило не с ним.
Дин знает, что не может бороться против призрака, никто не может, Джесс больше никогда не разочарует Сэма, не накричит на него, не обидит, не рассердит, она навечно осталась в памяти Сэма каким-то идеальным образом. Мертвым образом. А Дин, мать его, живой! Он живой и рядом с Сэмом, и не хочет быть заменой кого-то, кого никогда не заменить до конца. Им охватывает жгучее, мерзкое чувство, как несколько лет назад на студенческой вечеринке в Стэнфорде, когда он увидел брата в окружении его новой жизни, и сейчас Дин вдруг болезненно ясно понимает, что это ревность. Что он ревнует своего брата к его умершей девушке, и это как-то... больно.
Слова Сэма вытаскивают Дина из водоворота у него внутри. Звучит он провокационно, может, даже слегка обидно. В постели Дин обычно не тормозит, и в сон с ним никого не клонит. Сэм пытается оживить его, задев мужское самолюбие, но прямо сейчас Дину плевать на это. Сильнее, чем когда-либо до этого, ему хочется отстраниться, придумать предлог, уйти на свою кровать или хотя бы повернуться на другой бок и усиленно сделать вид, что спит, потому что что-то неправильно тут, неправильнее, чем секс с родным братом, и Дин просто не может проглотить тугой комок, застрявший в горле, сколько бы не пытался. Или, попросту не хочет.
Дин действительно не хочет, вот только...
Сэмми льнет, прижимается, будто желая вростись в него, проникнуть под кожу. Зажимает ногами и хватает за руку, будто говоря: не отпущу. Его движения судорожные и в каждом из них столько отчаяния, что в какую-то секунду Дин понимает, что его решимости может не хватить. И если он сейчас отстраниться, это будет похоже на то, чтоб не прийти на крик Сэмми, который видит кошмар, на то, чтобы не обнять его в детстве, когда он поранил коленку.
Сэм толкается ему в руку, такой твердый, что даже странно - он это от одного поцелуя так? Потом губы касаются диновой ладони, оставляя на ней слабую пульсацию - отголосок поцелуя, который тут же мешается с сердцебиением брата - сильным и громким под рукой Дина. Он чуть приподнимается на лотке, через сэмово плечо встретившись глазами брата, и, охгосподибоже, Дин понимает, что его решимости не хватит ни на что, потому что у Сэма столько отчаяния в глазах, столько боли и столько мольбы, что Дин просто не может не прийти на зов помощи. Не может не сдаться.
Сдается.
Он отнимает руку и высвобождает ногу, сев на чуть скрипучей кровати для того, чтобы стянуть через голову футболку и снять белье. Трепетно раздевать друг друга, медленно целуясь - не для этого раза. Опрокидывает брата на спину, нависает над ним и хватает за край его - своей - футболки, дергая вверх, снимая с Сэма. А потом - боксеры, освобождая возбужденный, налитый кровью член. Дин обхватывает его пальцами и привычно ласкает снизу вверх и обратно несколько раз, и только потом наклоняется, чтобы поцеловать брата.
Сначала выходит так, как Сэм не хочет - мягко, почти боязно, будто Сэм из тончайшего бесценного материала, а потом по-настоящему, впиваясь в чужие - родные - губы, толкаясь языком ему в рот и жмурясь от переизбытка ярких, слепящих эмоций. Не открывая глаз, вслепую разводит ноги Сэма коленом и устраивается между ними. Прямо сейчас Дин готов на любой вариант, любую позу и любые роли, но брат не возражает, и инстинкты диктуют сделать так, как привычнее. Все слишком быстро, и Дин не успевает догнать собственные действия, но он целует Сэма, трется своим членом о его, царапает спину ногтями и мнет ягодицы и... да, он просто сдается.

Кровать скрипит. Дину жутко не по себе, но это не из-за кровати. Еще ему все еще холодно, хотя от Сэма под одеялом тепло, как от печки, и Дин так, мать его, хочет согреться, успокоиться с привычным теплом брата в руках, но Сэм сегодня не в состоянии согревать, разве что жечь. Дин хочет его. Реально хочет, так, как никогда, так как всегда, как в первый и в последний раз, и прошло то время, когда он карал себя за это желание и придумывал оправдания в свою пользу, а после жрал себя с дерьмом за то, что они сделали. Дин хочет Сэма, теперь это ясно, может, по-прежнему неправильно, но Дину плевать. Это его правда, его Сэм. Даже зная того, что брат не с ним, не смотря ни на что, каждая настойчивая ласка от Сэма отдается почти болезненной пульсацией в паху, наполняя вены обжигающим желанием. Влажные глубокие поцелуи с языком, смелые ласки и горячее дыхание - все это сводит с ума, и возбуждение Дина не спадает, хотя должно было, потому что то, как ведет себя брат, не просто отталкивающе, но попросту пугает старшего.
Упоминание про Стэнфорд - запрещенный прием ниже пояса. Почти, как шантаж, требование вернуть должок. Брат не говорит это прямым текстом, но ему и не надо: Дин не идиот, и от этого хочется удавиться или хотя бы хорошенько заехать кулаком Сэму в скулу. Господи, неужели обязательно делать все именно так, все опошлить и довести до абсурдного цинизма, заставить Дина чувствовать себя так, будто делает это не по своей воле, а из-за долбанного чувства долга или еще чего-то, будто он какой-то инструмент, чувства и желания которого сейчас ни разу не важны.
- Сэм, заткнись, - не просит - требует Дин, вздрагивая, когда Сэм ведет языком по его ушной раковине, будто током бьет. Он уже отчаянно хочет, чтоб возбуждение спало, чтоб он просто не мог ничего сделать, потому что не хочет, блядь, уже действительно не хочет, но тело предательски отзывается на каждую, даже самую ничтожную ласку, и Дин не может ничего с собой поделать. Он чувствует себя больным уродом, а Сэм... Сэму просто больно, и инстинкты в один голос вопят: защитить Сэма, забрать себе его боль. И Дин сдается. Снова.
Он бездумно целует брата куда-то в шею и позволяет ему обхватить его член, чтоб проверить боевую готовность, как думает Дин, но когда Сэм направляет его к себе между ягодиц, Дин вздрагивает. Чувствует, как оголенная головка упирается в сжатое кольцо мышц, в которое едва палец протолкнешь, и чуть дрожит от возбуждения, предвкушения и ужаса вперемежку, потому что столько лет он только и мог мечтать о том, чтоб снова оказаться там, в упоительной тесноте и жаре, в Сэме, с ним во единое. Но... не так, Господи, не так! 
Дин хочет поднять голову, посмотреть на брата глазами, полными недоумения и страха и покачать головой, потому что голос не слушается, и Дин не может сказать "нет", просто не может сказать "нет" Сэмми, но Сэм держит его за шею, наклоняя голову вниз, не позволяя взглянуть на него. И тогда Дин просто отталкивает его, силой, освобождая шею, а потом так же резко убирая руку брата со своего члена. Дин обхватывает ладонями лицо брата и заставляет смотреть на него. Сэма хочет пнуть. Сэма хочется обнять. Сэму не нужно ничего из этого, поэтому Дин едва заметно качает головой и говорит - "нет", одними губами. А потом наклоняется и целует в лоб, прижимаясь губами долго, дольше, чем надо.
- Все хорошо, брат, отпусти себя, я с тобой, - шепчет он, - Я с тобой.
А потом Дин отстраняется и садится на корточки. Шире разводит ноги брата и смачивает пальцы собственной слюной. Смазки нет, да и если бы была, Дин бы не стал ходить за ней. Где-то внутри, подпитываясь тревогой и отчаянием, нависающих над братьями, зреет ощущение, что это единственный шанс, либо сейчас, либо никогда. Он растягивает не нежно, слюна - дерьмовая смазка, а Сэм тугой. Дину почти срывает крышу от мысли о том, что с того раза к Сэму не притрагивался ни один мужчина. Ему не надо об этом спрашивать, он знает это наверняка. Поэтому сейчас, наверное, брату немного больно, но Дин знает, что Сэму нужно это, и не пытается быть нежным. Осторожным - да, нежным - нет, великодушно давая брату ту порцию физической боли, которая нужна ему, но которая вряд ли способна заглушить душевную. Дурак ты, Сэмми, мазохист недоделанный, - думает с улыбкой, которая скорее похожа на гримасу боли.
У него уже три пальца, Дин крутит ими, пытается развести в стороны, растягивая для себя, а собственный каменно-твердый член истекает смазкой, и желание такое сильное, что лицо Сэма перед глазами расплывается. Дин держит его на виду с самого начала, ни на секунду не отводя взгляд, будто говоря - я все знаю, и все равно я тут. Он больше не целует, не ласкает, но прикасается больше, чем надо, и лишь тогда, когда сплевывает на свою ладонь и смазывает ею собственный член, а потом закидывает одну ногу брата к себе на плечо, чтоб было удобнее, Дин прижимается щекой к его ноге и смаргивает влагу. В глазах щиплет, а в груди жжется. Он толкается резко, до самого конца, пока яйца не упираются в ягодицы Сэма, смазки недостаточно, а Сэм, хоть и растянут, давно не имел такого опыта. Дин знает, что ему, должно быть, несколько больно. Дину тоже больно. И если эта боль может что-то решить... что же, да будет так, но они разделят ее на двоих.

Отредактировано Dean | Winchester (2014-07-27 15:14:39)

Сэму больно. Дин не просто знает это, но видит. Это выражение на его лице трудно спутать с чем-то еще, и поразительно то, что оно не изменилось с тех пор, как Дин помнит брата. Его лицо чуть искажено, как в пять лет, когда он спрыгнул с крыши в костюме Бэтмена и сломал себе руку. Глаза блестят точно так же лихорадочно, как когда его впервые ранили на охоте: обороте разорвал ему плечо, и на заднем сидении импалы Дина трясло наверное сильнее, чем смертельно бледного Сэмми в ту ночь.
Сэм совсем не изменился с тех пор, и Дин знает его и о нем абсолютно все, даже годы в Стэнфорде не смогли это изменить. И теперь его мелкому больно, и Дин ничего не может с этим поделать, даже если Сэм хочет эту боль, старший брат просто не способен доставить ее.
Он замирает, войдя до упора, пытается дать привыкнуть, хотя обещал себе, что не будет делать этого, потому что именно так все нужно его брату. Не выдерживает. Мягкосердечный слабак, - клеймит Дин себя, но ничего не может с собой поделать, хватит и того, что он не целует успокаивающе и не шепчет какие-то дурацкие нежности. Все равно слабак, - подводит он итог и ждет, пока брат не кивает и подбрасывает бедра, давая понять, что готов, только тогда Дин медленно выходит до половины, а потом толкается обратно в заботливо-неторопливом ритме.
В каком-то смысле даже садистском-медленном, потому что ему самому мало, хочется быстрее, сильнее и глубже, потому что он вот уже давно на грани, а это Сэм, его Сэмми, о котором так давно мечталось. От него нельзя оторвать взгляд:  как он широко раскрывает пронзительные в предрассветной полутьме глаза с темными стрелками ресниц, как раскрывает рот в беззвучном стоне, и спина выгибается в невозможную дугу под руками Дина, а лежащий на напряженном от возбуждения животе член нетерпеливо дергается.
А потом Сэм вдруг обхватывает его ногами и тянет к себе, на себя, в себя, заставляя Дина лечь на него, закрывая собой, будто от всего мира, и они лежат так, просто лежат, и, господи, Дин едва может дышать от переизбытка ощущений, которые превращают этот одновременно противоестественный и естественный акт в почти шок. И лишь когда Сэм целует его - беспорядочно, хаотично, будто на автомате и вовсе не обдуманно, Дина наконец отпускает. На самом деле, он просто лежит на брате, все еще погруженный глубоко в него, позволяя ему покрывать лицо и шею лихорадочными поцелуями, но в то же время Дин наконец... начинает согреваться.
Он слегка выпадает, когда брат выкидывает совершенно неожиданный трюк, поменяв их местами. И вот уже Сэм смотрит сверху, просто смотрит и это завораживает до такого, что они снова замирают в такой позе на целую минуту, будто этот безумный секс поэтапный и после каждого этапа его надо закрепить - апатия, отчаяние, гнев, а теперь... это, наверное, принятие. И Дина снова отпускает, потому что все будет хорошо, они справятся, они - вдвоем - они справятся.
- Сэ-э-эм, - протяжно вздыхает Дин, запрокидывая голову и упираясь макушкой в подушку, лишь усилием воли заставляя себя не прикрывать глаза, а смотреть. Смотреть на брата. Дин смотрит, как вздуваются вены на руках брата, которыми он опирается в его грудь, перенеся на них свой вес, в родные черты, в широко раскрытые глаза и вдруг отчаянно хочет движения. Дин смотрит брату в лицо и ничего больше не говорит, только хватает вдруг одну из его рук и прижимает к губам - запястье, ладонь, пальцы - один за другим. Дин целует в подушечки - мягкие, без мозолей (щедрость мирной жизни) водит пальцами брата по своим ставшими гипер чувствительными губам, тихо стонет и прижимает сэмову ладонь к своей щеке. - Сэм... - сорванно просит Дин, неожиданно удушающе остро нуждаясь в движении. Внизу живота стремительно сгущается предвкушение, скручиваясь в узел, который хочется распутать, и он неосознанно подбрасывает вверх бедра, взывая брата к движению.
Так хочется фрикции. Хочется Сэма.

Наверное, Дину стоит остановиться и подумать о том, что он - они - делают. Потому что это все так далеко зашло, что вопреки всем существующим или не существующим у них намерениям, вряд ли они уже смогут прекратить. На неделю, месяц, несколько месяцев - может быть, но правда в том, что назад пути уже давно нет. Это физическая потребность друг в друге выросла и стала неотъемлемой от чувств, и будто эти два вплелись друг в друга причудливыми летами, а потом связали собой братьев, вросли в кожу запястий - хочешь или не хочешь, связь не разорвать.
Да прямо сейчас Дин и не пытается.
Он смотрит снизу на брата, такого... фееричного какого-то, будто нереального. Растрепанного, красивого, развратного. И то, как смотрит Сэм, заставляет волоски на руках становиться дыбом. Возбуждение захлестывает.
Поза какая-то женская, Дин любит ее, многим девочкам нравится быть сверху, это дает какое-то чувство власти над мужчиной, и Дин нередко позволяет этого своим партнершам, может, поэтому его так обожают женщины? Но Сэм не девчонка. Дин любит подшучивать на эту тему, но даже сейчас, сидя на его члене, упираясь руками ему в грудь, Сэм умудряется сохранить мужскую красоту, такую... почти слепящую. Гибкий, ладно сплетенный, несмотря на свои размеры, брат выглядит до чертиков гармоничным сейчас, и Дину почти сдавливает горло от картины, когда Сэм сосредоточенно приподнимается и медленно опускается на его члене, будто нарочно дразня.
Дин душит зарождающийся в горле звук и чуть приподнимается на одном локте, другой рукой оглаживая бедро брата: ну же, Сэмми, давай. Но Сэм медлит, и Дин чуть не сходит с ума от нереализованного желания. Если подумать, он может толкнуться снизу, обхватить руками брата за задницу и заставить приподниматься и опускаться резвее. Или снова опрокинуть его на спину, нависая сверху и трахая быстро, сильно и хорошо, пока Сэм не начнет выдавать те звуки, которые так любит Дин, но... Дин смотрит на чувство сосредоточенности на лице Сэма, граничащим то ли с гримасой боли, то ли наслаждения, как брат бездумно кусает свои губы, как запрокидывает голову, подставляя взору Дина белую шею, покрытую россыпью родинок, которые хочется незамедлительно собрать губами. Как Сэм движется медленно, но грациозно, как смакует каждое мгновение происходящего. Дин смотрит на все это и понимает, что ему не хочется спешить, что хочется остаться так, с Сэмом, внутри него, и смотреть на выражение неразбавленного кайфа на лице. И когда брат начинает стонать и двигаться быстрее и быстрее, Дину самому хочется оттянуть созревающий внутри оргазм, наслаждаясь каждой с ума сводящей секундой единения.
Он падает на спину, тяжело дыша, убирает руки с брата, вместе этого тянется назад и хватается за изголовье кровати, сжимает в вспотевших ладонях прутья из пластика, сделанного под дерево, выгибается с отчаянным желанием прикрыть глаза, утонув в ощущениях, но ни на секунду не отводит взгляда с брата. Он больше не толкается вверх и не трогает ни Сэма, ни себя, только держится за прутья, будто запястья привязаны к ним, и смотрит на то, как брат скачет на нем, погруженный в себя и свои ощущения, будто плавясь в горячем, вязком, бесконечном наслаждении, красивый, такой, господи, сексуальный, что Дин может кончить от одной этой картины, но сдерживается, желая продлить эту странную ночь.
Еще Сэм стонет - низко, остро, возбуждающе, так, как любит Дин. И на этот раз Дин стонет вместе с ним, хотя обычно сводит звуки, издаваемые собой, к минимуму. Когда-то он решил, что это не по-мужски, но сейчас, с Сэмом, все условности перестают существовать, поэтому Дин тоже стонет, выгибается, дрожит, без слов просит еще.
Ночь идет к своему логическому завершению, но братья до последнего держатся за нее.

Теперь Сэм смотрит. Дин не может видеть себя сейчас, а то, что он видит на лице брата передать просто очень и очень сложно. Слов не хватит. Есть что-то первородное, даже животное в том, как он смотрит на Дина, как убыстряет движение и при этом ласкает себя, длинные пальцы скользят по большому, напряженному члену, а сам Сэм скачет на диновом, ни на минуту не останавливаясь. Он полностью руководит процессом, выбирает интенсивность, глубину, а Дин ни разу не имеет ничего против, Сэма несет какой-то стихией, и он так прекрасен сейчас, что брат не смеет вступить сам, помешать. Только одного не хватает в этот жаркий, сладкий миг, и когда Сэм замедляется и наклоняется, щекоча лицо брата кончиками растрепанных, влажных волос, Дин вдруг понимает.
Все становится совершенным, когда их рты сталкиваются. Поцелуй.
Дин хочет дотронуться. Убрать одну руку и положить на затылок брата, наклоняя, прижимая, не давая отстраниться. Целовать, вылизывать, выпивать его всего, пока не хватит дыхания, и Сэм целует именно так, вот только не дает Дину убрать руку со спинки кровати. Его горячие ладони скользят по диновым рукам, обхватывают запястья - сильно, уверенно, совсем немного грубо - именно так, как сейчас хочется, и Сэм целует его так, как в последний раз, двигаясь на Дине уже медленно и глубоко. Зажатый между их телами его член рисует влажный узор у Дина на животе, а Дин жадно стонет брату в губы и ловит язык, вбирая в свой рот, кусает, лижет и сосет нижнюю губы, отпуская лишь для того, чтобы попробовать верхнюю.
Поцелуй крышесносный, и Дин пытается придти в себя пару секунду, в течении которых Сэм не теряет времени, и когда старший видит, что именно он собирается сделать, для Дина это почти шок. Он вскрикивает, когда губы брата смыкаются на его члене и вздрагивает, будто его током бьет. Это так неожиданно, совершенно, мать его, невероятно, что Дин теряется, плавится в том, что делают с ним Сэм, его губы, его язык, его рука и Дин будто мечется между тем, как нереально ощущается все это в паху, и тем, как все неправильно, потому что он, Дин, ничем не заслужил такое обращение, потому что это ночь Сэма, его вечеринка и... господибоже, откуда он этому научился и сколько еще пошлости в голове у этого милого и умного парня?!
В тело будто налили желе вместо костей, голова пустая и в ней лишь слышен ровный шум - сэмсэмсэмсэм-одавоттак-Сэмми! Дин вытягивается, выгибается, как во время припадка, ругается грязным матом и будто наровится  сломать чертовы прутья. Боится, что Сэм вдруг прекратит, но тот и не думает, сосет, как опытная шлюшка, шокируя Дина сильнее. Естественно, выдержать долго не выходит. Внизу живота стремительно сгущается предвкушение сладости, а потом мгновенным всплеском растекается по венам, заставляя жмуриться, снова кричать и из последних сил продолжать подаваться навстречу рту брата, лишь бы продлить.
Дин совсем не думает, ни о чем не думает, разве что в голове обрывки каких-то бредовых мыслей типа хорошо, что у него не случился инфаркт. Когда выплескиваться уже нечем, он неловко хватает Сэма за шею и за руку, потянув вверх, к себе, целует в губы и думает, что это странно два раза в неделю узнавать, какова на вкус сперма. Он толкается языком брату в рот, собирая свой вкус, вылизывая, впитывая, потом обхватывает его член рукой и дрочит сильно, уверенно, быстро.
Даже если ему надо вернуть долг брату тем же способом, каким он довел до разрядки его, прямо сейчас Дин не в состоянии, зато это состояние вполне подходящее для того, чтобы Сэм вытянул у брата обещание отсасывать ему каждое утро в течении месяца. Хорошо, что Сэм не знает этого, хотя... в любом случае, хорошо, Дину чертовски хорошо. Он быстрее двигает рукой, увеличивая давление на члене Сэма, обхватывает под головкой, чтоб погладить ее круговым движением большого пальца, размазывая смазку, потом снова водить кулаком по стволу быстрее и сильнее, втягивая в рот чуть припухшую и искусанную нижнюю губу брата.

Отпускает мощно, долгожданно, но все равно неожиданно. Дин теряется под этой волной, которая, будто лавина, накрывает их с головой. Это скорее что-то психологическое, но когда Сэм кончает, бесконечно выплескиваясь ему в руку и на живот, Дину кажется, что он переносит второй оргазм. Именно переносит, а не испытывает. Это похоже на микро инфаркт, на сбой в системе, после которого старт такой мощный, что может породить еще один сбой.
Возможно, во всем этом есть смысл. Возможно, он просто сходит с ума, но более или менее устойчивое сознание возвращается к Дину, когда под рукой, лежащей на животе, мокро и липко, тело Сэма под боком горячее и живое, а двойное дыхание рваное, шумное.
Дин не видит, что Сэм лежит в той же позе, с рукой, лежащей на груди, как и он, но чувствует, как их тела соприкасаются всеми возможными поверхностями в этом положении - плечи, бока, бедра, и все это так... Дин долго не может найти слово, пока оно вдруг не приходит само - гармонично. Похоже, он совершенно точно тронулся умом или же Сэм высосал его мозги через член, и Дин смеется этой мысли, даже не замечая, как в какой-то момент дыхание брата выравнивается, становится глубже. А когда старший ложится на бок и подпирает голову рукой, не замечая, как размазывает белесую жидкость по лицу и волосам, Сэм уже спит. Действительно спит, и Дин снова смеется, но уже тише.
Сна нет ни в одном глазу, и какое-то время Дин лежит на боку и смотрит, как чуть вздрагивают темные стрелки ресниц брата. Во сне Сэм такой, каким Дин не видел его уже очень давно, настолько, что уже забыл, как это бывает. Умиротворенным. Это как-то глупо - лежать и смотреть, как кто-то спит, думает Дин, но не двигается, пока сперма на виске и на животе не засыхает и не начинает неудобно тянуть кожу. Встает и в начале двигается осторожно и бесшумно, чтоб не разбудить случайно брата, но вскоре становится ясно, что это сложно, даже если очень захотеть. В итоге Дин успевает сходить в душ и вернуться, приняв решение еще немного поваляться в постели. Кровати узкие для двух мужчин, но Сэм по прежнему спит на краю, не меняя даже позы, поэтому Дин позволяет себе маленькую слабость - снова ложится рядом. Все равно Сэм не узнает, и от себя тоже Дин сможет все укрыть, ему не впервой. Он снова лежит и смотрит, впитывая родное присутствие так близко от него, и только к полудню, когда глаза начинают закрываться сами, Дин решает сходить за кофе.
Тело ломит, и мышцы болят в самых любопытных местах, как после ночи хорошего секса, и Дин ухмыляется тому, что так все и было - безобразно довольный, с легкостью на душе. В кафе напротив мотеля довольно многолюдно, и пока он заказывает кучу еды и два кофе, нещадно флиртует с официанткой, которая после его напора, видимо, мысленно прикидывает успеет ли сделать депиляцию перед свиданием с настойчивым молодым человеком, который и так выглядит так, будто всю ночь трахался, но ему все мало. Дину не жаль обламывать ее. Это просто флирт, и вовсе не подсознательное желание восстановиться в собственных глазах, после ночи, которая по всем правилам была противоестественной. Лучшей ночи за последние три года, о которой Дин ни на секунду не жалеет.
Он знает, что как только откроет дверь в их комнату, все изменится, вернутся и вина, и сожаление, и чувство ошибочности, и еще куча дерьма, в которой не хочется, но придется покопаться, и все же до самого порога в их номер Дин находится в приподнятом настроении, практически счастливый. В конце концов, он имеет право позволить себе целую секунду счастья перед тем, как открыть чертову дверь!
Он весело улыбается паре средних лет, заходящей в соседний номер. Женщина краснеет и отворачивает лицо, а мужчина тайно показывает Дину поднятый большой палец. Кажется, вчера ночью кто-то не смог заснуть из-за шума. Дин задиристо ухмыляется и открывает дверь в их номер с ноги.
- С пробуждением, принцесса, - бодро говорит он, делая вид, что не видит обеспокоенности, почти паники на заспанной физиономии брата. Если очень старательно сделать вид, можно действительно не заметить. Можно пить кофе и делать вид, что у них все нормально настолько, насколько может быть у Винчестеров, даже если в по законом логики понятия "нормально" и "Винчестеры" не могут существовать в рамках одного высказывания. Знаете, что по этому поводу думает Дин? Ебать вашу логику на самом же деле!