Он отказывался верить в это. До самого последнего момента Дин думал, что это все ничего, обойдется, перебесятся и пройдет. Всегда же так бывает, потому что отец с братом – два упрямых барана, не способных увидеть того, насколько похожи друг на друга, поэтому постоянно ссорившихся. А еще потому, что Сэмми придурок, который за восемнадцать с лишним лет так и не сумел понять, что с отцом цапаться нельзя, нельзя наезжать на него, перечить ему, провоцировать и проявлять свой дурной характер, потому что в армии за неподчинение проходится отвечать, а они воспитывались, как в армии, и отец прежде всего – старший по званию.
На этот раз Сэм перегнул палку. Сильнее, чем обычно делал, и вполне заслужил наказания. За то, что он устроил, отец мог сломать ему что-нибудь важное, да что там, Дину самому хотелось ударить его по лицу, чтобы привести в себя, но он мог сделать это и попозже, а во время накала страстей, наоборот, пытался разнять брата с отцом, постоянно был начеку, чтобы отец не потерял контроль и не сделал чего-нибудь, за что придется потом жалеть им всем. К счастью, Джон сдержался. Небольшой междоусобчик – это ничего, в порядке вещей, тем более, что при этом больше всех досталось Дину, при чем дело было не в ушибленном плече, а в том, как отец посмотрел на него – тяжело так, с неприкрытым разочарованием, мол: это и есть твой брат? Было стыдно и больно, а еще совершенно безысходно стоять на крыльце и смотреть на удаляющийся пикап Джона.
Отец уехал. Вернется через пару недель, разумеется, не впервые он уезжал, не ставя сыновей в известность о том, куда направляется и когда вернется. И это, как говорилось, была далеко не первая ссора Джона с его младшим сыном. Следовательно, вроде бы, волноваться не стоит, вот только сердце отчего-то сжималось в болезненный комок, когда до слуха доносилось яростное хлопанье дверями шкафа и тумбочек из номера, где Сэм злобно портил казенное имущество, наверняка выбивая несколько дверц с петель. Вернувшись в комнату, Дин прислонился к косяку двери, глядя на брата, чуть прищурив зеленые глаза. Сэм собирал свою сумку, пытаясь найти в куче их смешанной одежде свои вещи. Еще недавно он донашивал за Дином его одежду, но за последние пару лет так вымахал, что уже обгонял Дина в росте и скоро, может, станет шире в плечах. Малыш Сэмми. Дин упрямо не видел того, что Сэмми давно уже не малыш, а может… просто не хотел видеть? Для старшего он всегда оставался кем-то, за кем нужен глаз да глаз, защитить, приглядывать, дуть на раненную коленку, кормить хлопьями. Дин никогда не поддавался телячьим нежностям, но в себе он знал, как трепетно относится к брату. А теперь, глядя на его хмурую физиономию, Дин почувствовал невероятную нежность к своему Сэмми и липкий страх: вдруг действительно решил уехать?
- Он уехал, можешь кончать с театром одного актера, - мрачно и резко сообщил старший. Сэм не прекратил свое «увлекательное занятие», даже не подал виду, что услышал брата, - Сэмми! Если не прекратишь вести себя, как идиот, я сам набью тебе морду, понял?

Дин посмотрел на брата исподлобья, взглядом заметно потемневших зеленых глаза. На Сэма, такого высокого, взрослого, самостоятельного. Он очень отличался от того маленького Сэмми, за которым ухаживал раньше Дин. Он был почти уже взрослым, восемнадцать лет. Восемнадцать лет дешевых мотелей, придорожных забегаловок, кладбищ, пороха, машинного масла, школ, где ты вечно новичок, девушек, с которыми не встретишься больше одного раза. Восемнадцать лет для Сэма, восемнадцать таких же для Дина, для того, чтобы позволить далеким воспоминаниям тех четырех лет нормальной семьи и теплоты материнского взгляда поблекнуть, превращаясь в далекую сказку. Восемнадцать – возраст, когда люди вполне способны принимать самостоятельные решения, выбирать свою жизнь. Только не Сэм, - поспешил отрезать Дин. Их с ним жизнь давно была выбрана, судьба – предопределена. Они должны держаться вместе, одной семьей, и найти сукиного сына, убившего маму. Вот она, их судьба.
Старший брат поджал губы, инстинктивно выбросив вперед руку, стоило Сэму приблизиться, и тут же схватившись за болевшее плечо. Еще день назад на охоте оборотень здорово поцарапал его, а сегодня отец ненароком открыл еще не затянувшуюся рану, когда Дин разнимал их с Сэмом. На самом деле не так уж сильно болело, не больнее, чем то, что творилось внутри. Чтобы не показать этого, Дин прибег к защитному механизму, он рассердился:
- И когда же ты собирался сказать мне? - обманчиво тихо начал он, но уже на втором предложении повысил голос, - Стоп, так ты же и не сказал мне ничего. Ты занимался этим давно, писал в свой Стэнфорд, отправлял туда документы, готовился, радовался, когда получил письмо о зачислении, и все это тайно. Как лживая сучка, за моей спиной, Сэм!
Дин почувствовал, что его заносит, но слишком сильной была обида. Они были вместе всю жизнь, каждый день, каждый вечер, даже спали в одной комнате всю чертову жизнь, а в детстве даже в одной кровати. Дышали тем же воздухом, занимались тем же, никогда не хранили друг от друга секретов. Дин всегда думал, что они две разные части одного целого, и в глубине души надеялся, что так продолжится вечно. Представить чего-то другого он просто не мог, а теперь, весть об уходе Сэмми, о его скрытности и планов за спиной брата, которые не в включали в себя Дина, была как удар ножом в спину. Нет, этого не могло быть, просто не могло.
Он замолчал и попытался успокоиться. Тише, чувак, что ты разорался? Подойдем к этому иначе, рационально. Очередная семейная ссора не поможет, потому что вот он поскандалит или даже врежет брату, а что потом? "А что потом?" - на этот вопрос у Дина не было ответа. Кажется он впервые оказывался в такой ситуации, где просто не знал, что делать. Дин всегда делал вид, что у него все под контролем. Обычно оно и было под контролем, он добивался всего, чего хотел, потому что то, что хотел больше всего на свете всегда и было рядом, под боком. Его семья, его Сэмми. Дин знал, что всегда будет защищать брата, но это могло случится только, если Сэм будет рядом, если он уедет, все разрушится, как песочный домик во время прилива. Он не сможет доглядеть за братом, если тот будет учиться у черта на куличках, не сможет вечно быть рядом, да и Сэм сам не хочет этого, раз так рвется уехать. И Дин не понимал причины. Почему? Почему он хочет быть подальше от своей семьи? Чем они с отцом... чем Дин мог так достать Сэма, если тот не может находиться рядом с ним так же, как рядом с отцом? Конечно, Дин частенько бывал невыносим, досаждал, обзывался, толкался, делал маленькие гадости, но он любил Сэма и не мог представить своей жизни без него, без его тихого сопения с соседней кровати, без его занудства, привычных утренний ссор, без прикосновений, без редких объятий, когда Дин вдыхал родной запах и прикрывал глаза. Сердце сжималось в жалкий комок тоски, когда он смотрел на чертову сумку Сэма. Дин уже скучал по брату, хотя тот даже не уехал еще.
- Послушай, Сэмми, я знаю, вы с отцом погорячились, это плохо и все такое, но такое случается во всех семьях, это не повод делать вещи, о которых мы все потом будем жалеть, - пытаясь говорить резонно, заговорил Дин, не отрывая взгляда от дорожной сумки Сэма, которая в этот момент казалась ему чудовищным врагом, которого надо посолить и сжечь к чертовой матери.

Отредактировано Dean | Winchester (2014-06-09 10:17:12)

Он дает ему шанс, еще один долбанный шанс, которым Сэм и пользуется, как будто это нормально, как будто он может каждый раз плевать ему в лицо, а Дин каждый раз будет давать ему "еще один шанс". Это так эгоистично, что Дину даже не находится что и сказать сразу. Это входит в привычку, кажется, стоять и пытаться вразумить очередного упретого члена семьи. Это так не похоже на Дина, психология и душевные разговоры совершенно к чертовой матери не конек Дина Винчестера, но сейчас все серьезно, парень видит эту решимость в глазах брата и продолжает предпринимать попытки. Он настроен решительно и настроен мирно, потому что он, черт бы его побрал, любит Сэма и готов хоть раз в жизни быть уступчивым, только бы он не ушел, но брат так умело выводит Дина из привычной системы ценностей, из равновесия. Дин просто... держится за воздух, пока Сэм говорит все те обидные слова, которые Дин надеялся, что никогда не услышит. Которые он и представить не мог, что услышит! Потому что Сэм надоедливая сучка, которая вечно нудит и огрызается, но чтоб такое? Такое?
А еще впервые за весь этот безумный день Дин видит, что Сэм не шутит. И даже сумка, которая тяжело опускает на пол, не радует Дина, потому что... блин, Сэмми не шутит. Он собирается уехать, и это точно. Сто процентов. Финиш. Занавес.
Он не может поверить в происходящее, это то же самое, что понять, что дело всей твоей жизни провалилось, твоя фирма сгорела, твой бриллиант оказался пустышкой, твои родители не твои родители, а твоему ребенку глубоко плевать на то, что ты положил на него всю свою жизнь. То же самое, что стоять и смотреть, как твоя жизнь, подобно огромному Титанику, ломается надвое и уходит под черную воду, на самое глубочайшее дно. Может, Сэм хочет сделать как лучше, но получается, как никогда плохо.
- Заткнись, - рычит он, когда игнорируя боль в плече, хватает Сэма за грудки и со всей силы бьет спиной о шкаф. Хочется ударить его, но Дин сдерживается, не сознательно, а скорее по привычке: одна только мысль о том, чтобы причинить Сэмми боль, противоречит его естеству. Дин помнит, как трудно ему приходилось, когда они, еще подростками, устраивали спарринги, он постоянно боялся поранить брата или сделать ему больно. Сейчас у них не спарринг. Но и не драка. Развилка, - Ты, неблагодарный, эгоистичный сукин сын, - шепчет, почти шипит Дин низким голосом, не отпуская из рук скомканной рубашки брата, - Это после всего, что отец сделал для нас с тобой? Для остальных людей? Это и есть твоя благодарность? Твоя ненависть и твое презрение? И думаешь, что он откажется от тебя, если ты уедешь в этот чертов коллеж? Или я откажусь? И мы перестанем быть семьей, ты перестанешь быть моим братом? Ты перестанешь быть для меня всем? Ты чертов идиот, Сэмми, - тихо, почти одними губами говорит он, прежде, чем встряхнуть брата еще раз и отпустить, попробовав выровнять дыхание. Тщетно.
Он видит, что Сэм все еще зол и хочет продолжения разбора полетов, но с них хватит, с них обоих. Дин знает, что продолжение этого разговора не приведет ни к чему больше.
- Делай, что хочешь, Сэм, - в тоне нет провокации, только усталость. Впервые в жизни Дин ощущает себя чересчур взрослым и уставшим, не тогда, когда на нем была ответственность за брата, а сейчас, когда он эту ответственность провалил.

Это не первая их ссора и вряд ли будет последней. Дин думает, что в какой-то степени нормально то, что это случается, они же братья, которым положено спорить по мелочам, но это не мелочи, а они сами давно уже не подростки. Пытаясь найти объяснение (оправдание, может?) тому, что произошло между ними минуту назад, Дин думает и о том, что, может, дело именно в том, что двум молодым самцам не место друг рядом с другом на такое продолжительное время? Сэм стремится выйти из-под опеки, самому принимать решения, а Дин такой властный, что не допускает и мысли о том, что в их маленький группе он не должен быть первым после отца? Может?.. Много чего "может", но прежде всего, возможно, дело в том, что они просто разные? Чертовски разные люди, которым не место друг рядом с другом, и сложись жизнь иначе, у каждого из братьев была бы своя жизнь, в которой они созванивались бы на праздники для формального поздравления и... и все. Вот уже восемнадцать лет они рядом, а что, если это было вынужденно? А что, если они не провели бы и часа друг рядом с другом, если бы отец не таскал их по всей стране и не заставлял делить грязные мотельные номера?
Столько лет они шагали рядом, как сросшиеся близнецы, но ни разу не понимали друг друга, будто жили в других мирах и разговаривали на разных языках. Сэм не понимает брата, и Дин вдруг понимает, что не обижается, потому что это взаимно. Что бы не случилось, он будет рядом, не задумываясь, отдав за него жизнь, но понять друг друга им, видимо, не суждено, и старший Винчестер чувствует странное облегчение, когда понимает и принимает сей факт. 
Когда Сэм прижимается лбом к его плечу в немом извинении, Дин понимает, что играть в безучастность и сохранять дистанцию на деле сложнее, чем когда он решил, что все, что теперь "личное пространство-никаких сопливых моментов-дистанция-вынужденное общение". Он рад, что Сэм не может видеть его лица и инстинктивно поднятой руки, которой хочется опуститься на плечо брата или на лохматую макушку. Провести ладонью по мягким волосам, пропустить отросшие пряди сквозь пальцы. Он так издевается над лохмами Сэмми, но на самом деле втайне обожает их. Жизненная позиция Дина Винчестера: насмехаться и открещиваться от всего, что он любит.
Это все было странно. Это почти-объятие, горячий шепот Сэма.От его слов Дин снова может дышать. Цунами внутри старшего брата стихал по мере того, как вечные ледники Сэма начали оттаивать, и где-то под ними Дин начал видеть своего брата, того, которого знал восемнадцать лет с самого его рождения до этого дня, когда брат решил бросить их с отцом и уехать за своей новой судьбой. Вот только пока не уходил.
Дин чувствует, что после слов брата испаряются из него злость и обида. Как бы зол он не был в детстве за то, что Сэмми требует все хлопья, не оставляя ужина для брата, он всегда забывал обо всем плохом, стоило маленькому братику улыбнуться и протянуть ему приз из коробки. Сейчас Сэм вновь становится маленький светлым мальчиком, который изводит старшего брата своим вечным нытьем, но в то же время только он может делать Дина по-настоящему счастливым.
- Знаю, Сэмми, знаю, - Дину трудно подбирать слова, он все боится неосторожным движением срезать канатный мост, что снова соединяет их через бездну непонимания, поэтому его мелко трясет и он даже не осознает, что все же положил руку на Сэмово плечо и вцепился в его рубашку мертвой хваткой, - Я не понимаю, зачем тебе этот Стэнфорд, но если это то, что ты хочешь, езжай. Я просто рассердился на то, что ты не сказал мне заранее, - какой-то грустной и с совсем не правдоподобной улыбкой добавляет Дин. Хотя мысль о том, что Сэм решил оставить его ради "нормальной жизни" разрывает ему сердце, вид такого потерянного и виноватого брата еще хуже. Он готов вырвать себе легкие, если это поможет. Он готов отпустить Сэма, если это сделает его счастливым.
- Эй, хватит, ты ни в чем не виноват, - каким-то чужим, сиплым голосом говорит Дин, когда Сэм снова упирается лбом ему в плечо и в то же время его руки оборачиваются вокруг брата, обнимая так неловко-трогательно, будто ему снова шесть, и он не хочет оставлять брата и остаться в школе один. Это почти забавно с учетом роста и мускулов Сэмми. Когда он вообще так вымахал?.. Мысль теряется в водовороте сумбурных эмоций и других мыслей, которые затопляют Дина, когда он поднимает руки и уже не сомневаясь обнимает Сэма. Крепко. По-мужски, хотя последнее плохо вяжется с тем, что старшему Винчестеру вдруг непреодолимо хочется шмыгнуть носом. Дин поддается порыву, а потом еще одному, прижимаясь губами к виску брата, как когда-то в детстве - слишком давно - потому что мужчины пожимают руки, хлопают друг друга по плечу и редко мимолетом обнимаются. Но не рыдают обнявшись и не целуют друг друга, - Девчонка, - коротко смеется Дин, на самом деле имея ввиду больше себя. И снова целует - в макушку, в лоб, в висок.

Обнять Сэма было как вернуться домой после долгого путешествия. У Дина никогда не было дома, кроме бесконечной череды мотелей и отцовской машины, которая теперь стала его, и во всем этом, среди всего, что менялось в его жизни, неизменным оставался разве что Сэм. Сэм был его домом, семьей, сердцем, сутью. Он был всем, чего он любил и не хотел бы терять, просто не мог потерять!
Дин зарылся носом в изгиб шеи брата, который был заметно выше его, вдыхая родной запах и дурея об этой близости. Обнял слишком крепко, крепче, чем стоило бы, может даже делая больно. Какая-то часть его сознания подсказала, что, пожалуй, неправильно чувствовать такое блаженство от объятий с родным братом, но Дин был слишком занят, чтобы действительно обратить на это внимания. В кольце из сильных рук брата было тепло и приятно, как нигде больше, и старший Винчестер пожалел о том, что так мало времени уделял "телячьим нежностям" с тех пор, как стал старше. Ему так не хватало этих объятий, этого запаха, этого тела, мягкости сэмовых волос.
Пауза затянулась, Дин и так слишком многое позволил Сэму, слишком многое позволил себе. Защитная стена из гонора, озорства и напускной самоуверенности, которую он некогда выстроил вокруг себя, дрогнула так сильно, что могла и пасть перед Сэмом, и Дину стоило укрепить оборону. Он немного отстранился, не убирая рук с плеч Сэма, но отрывая лицо от его шеи и посмотрев брату в лицо. Они были так близко, что Дин мог видеть все большие и маленькие родинки на лице брата, которые всегда считал такими милыми. Глаза Сэма были широко распахнутыми, будто он сам не верил в то, что это происходит, покраснели, хоть и были сухими, зрачки - чуть расширенные. Дин мог видел собственное отражение в радужке глаз брата, настолько они были близки. Он чувствовал синхронно сокращение сердечной мышцы Сэма, гулкий стук его сердца и вибрацию воздуха между их грудями, которые почти соприкасались, пока они громко и неровно дышали. Они никогда не были так близко, разве что в детстве, когда маленький Сэмми забирался к нему в постель, заявив, что видел плохой сон, и Дин обнимал его, прижимая к себе так крепко, будто они могли слиться, раствориться друг в друге. Он и тогда чувствовал ту удушающую нежность, но сейчас все было иначе, взрослее, опаснее, эротичнее...
Дин не понял, откуда взялась эта мысль. Почему? Он сам бы... Боже, он бы никогда! Может, дело было в том, как Сэм смотрел на него, потому что в какую-то минуту что-то незаметно переменилось, будто кто-то нажал на невидимый триггер. Что-то невероятно тревожное было в том, как смотрел брат, что-то, что заставляло сердце Дина пропускать удары, а голову освободило от мыслей, оставив там лишь те, которые были об обветренных губах Сэма таких близких от него, о его запахе и тепле, исходящем от него, и его глазах, таких темных, таких... блин... Еще перед тем, как Сэм сделал ЭТО Дин уже знал, к чему они с ним идут. Пришли. Докатились... Но он не двинулся ни на йоту, пока брат мучительно медленно наклонился и коснулся его губ своими в коротком, но вовсе не в целомудренном поцелуе, похищая у Дин возможность дышать.
Он крепко зажмурился, боясь открыть глаза и обнаружить, что все это было сном. Боже, как бы он хотел, чтобы все это было сном! В этом извращенном сне он бы прижал к себе родного брата и целовал бы его, пока у него не случился инфаркт от переизбытка чувств, а потом проснулся бы и забыл все. Но это был не сон, а реальность. Дин знал, что в реальности должен наорать на Сэма, оттолкнуть, ударить, назвать извращенцем и лично выгнать его.
- Сэм... Блядь... - найти слова было трудно. Дин всегда был красноречив, а тут просто не знал, как реагировать. А потом он нашел выход. Ага. Он сказал себе, что сделает это, чтобы сравнять счет, ведь он - Дин Винчестер, дерзкий, без комплексный, за ним всегда последнее слово. А еще ему двадцать два, и, Господи, да что он там не делал во всем, что касается секса! А тут всего-то поцеловать другого парня. Брата.
Точнее, все это Дин скажет себе потом, как оправдание - очередное - а о том, что он делал в тот момент он просто не думал, когда преодолел шаг, который разделял их, целуя Сэма сам. Тоже не страстно, не сумбурно и не безумно, скорее, пробующе, изучающе, смакующе. Настойчиво.
- Один раз - нет. Не считается, - Дин гладит большим пальцем большую родинку у носа Сэмми и говорит с каким-то хитрым прищуром, с почти очевидным флиртом и это, Боже же мой, так неуместно и неправильно (ведь это Сэм!), но это все игра, почти пари на слабо, по крайней Дин так себе говорит. Скажет. Как-нибудь потом.

Когда они перешли эту черту? Когда вышли из круга, из которого не должны позволять себе выходить нормальные братья, нормальные люди? И здесь тот случай, когда даже "Мы не как все, мы охотники, и мы не нормальные" - не оправдание. Оправдания нет тому, что происходит сейчас между братьями Винчестерами, которые затеяли спарринг, вот только перепутали учебные бои с брачными играми. И, пожалуй, самое ужасное то, что Дин понимает - все случилось не сегодня, с какого-то момента их прошлого они начали неосознанно идти к этому, друг к другу, и когда пришли, это даже не было о-боже-мать-мою-таким-шоком! Это было непривычно, волнующе, интригующе и так невероятно естественно. Это было желанно, кто бы что бы потом не говорил. Слышишь, Дин? Не смей отрицать очевидное в этом своем "потом", когда не сможешь решить - съедать себя с дерьмом или сделать вид, что ничего не было. Потому что нельзя нарушить настолько серьезное табу так сразу, так просто и легко,  даже на слабо, даже впоследствии пережитого стресса, даже под страхом потерять друг друга навсегда. Такое табу вообще нарушать нельзя, потому что даже если Винчестеры и не нормальные, то и не извращенцы. Все это непотребство может быть нормально в какой-то дикой реальности, но точно не в штате Мен и точно не в доктрине воспитания семьи Винчестер. Вот настолько это ненормально. И настолько, настолько плохо.
Пожалуй, хуже может быть только то, что Дин даже не желает понять это сразу. Не просто не понимает, а именно не желает понять, потому что каким бы шутом и придурком он не выставлял себя перед другими людьми, старший Винчестер отнюдь не глуп. Мозгов понять то, что он по самые гланды находится в дерьме - ему хватает, и все же он ныряет глубже. Осознанно? Пожалуй. Причина? У Сэма охренительный рот.
Ни то, чтобы Дин дошел бы до инцеста раньше, если выяснил этого ранее, но... даже то, как Сэм краснеет, мнется и смущается "до" и "после", не меняет факта, что когда он целует его, Дин с трудом может поверить, что они никогда не делали этого раньше. Наверное в его слюне есть какие-то феромоны или что-то в этом роде, потому что это объяснило бы многое, в том числе и то, что даже мимолетная мысль о том, что отец вполне может вернуться и застать их в этом недвусмысленном положении, не может заставить старшего охотника подобрать с пола мозги. Ему не страшно при мысли о том, что сказал бы отец. Когда Сэм целует его во второй раз, Дину не страшно, это все так естественно.
Или, может, это не Сэм, а какой-то инкуб, принявший его форму? Потому что Дин совершенно точно помнит, что не пил, не курил и не принимал ничего такого, что могло бы так вынести его чертов развратный мозг, но он продолжает действовать, как будто находится под чьими-то чарами. Инкуб. Однозначно. Это же будет разумно и вполне объяснит то, что Дину хочется не просто прижиматься и ловить губами чужие губы, а пустить в ход язык и толкнуться в этот дьявольский рот, чтобы лучше почувствовать вкусзапахжар и ох... Сэмми отвечает даже на это. Как кто-то, кто всю жизнь корпел над учебниками и краснел при слове "сиськи", может так отвечать на поцелуй? Нет, совершенно точно, это все гомосексуальная нечисть, принявшая форму его брата, и Дин убьет ее, как только найдет в себе силы перестать вылизывать его рот, будто это состязание "кто раньше доведет партнера до исступления поцелуем". О, Дин прикладывает все усилия, чтобы выиграть его, толкаясь, переплетаясь, облизывая, посасывая и дыша, дыша - рвано, влажно и горячо.
И в какой-то момент целоваться и сохранять смехотворную, но все равно дистанцию не получается. Первобытные инстинкты требуют самую малость - навалиться, прижаться, потереться... Это же, мать его, инкуб, и такая реакция нормальная, говорит себе охотник. Но он не может, потому что... блядь, это же Сэм. Черт. Это Сэм, каким-то чудом так же потерявший рассудок, как и брат, и спрятаться от реальности уже невозможно. Байки про инкуба уже не выход. Он хочет Сэма, а Сэм? Лучше бы он тоже хотел его, потому что это все уже слишком далеко зашло.
- Сэм... Сэмми, Сэмми... - он лихорадочно зовет, будто на помощь, хватаясь за одежду, потягивая ее - на себя, в разные стороны, отрывая пуговицы, но не смея снимать, проникать под нее руками или же прижаться к брату теснее, - Сучка, - вдруг вспомнив, добавляет он, посмеиваясь в рот Сэму. Вот это уже привычнее, но как-то совершенно не меняет положение вещей. Один раз - не считается. В последний раз - простительно. На прощание - можно. Так много отговорок, и все они - брехня. Дин-то знает и по-настоящему весомых оправданий тому, что он безумно целует своего родного брата, на которого у него еще и встал, у Дина Винчестера нет. И если кто-то скажет, что это не безысходность... чувак, трахни своего брата, и тогда на равных поговорим! - яростно думает он, чуть сильнее прикусив нижнюю губу брата и, хватая его за футболку, делает пару шагов назад, пока ноги не упираются в заваленную одеждой кровать Сэма. Бывшую. Он же собирался уехать, а после всего этого и вовсе побежит, хотя... с чем черт не шутит? - Может, все же останешься? - не лучшее время завести серьезный разговор о будущем, но это же Дин, ему норм.

Мир был простым местом для Дина Винчестера. Четкое разделение на черное и белое, можно и нельзя. И в этом мире "можно" было больше. Конечно, он был из хороших парней, но представления Дина о морали имели в себе огромную брешь и заметно хромали. Отец с раннего детство пытался воспитать их хорошими людьми, и даже если он не был ни примером родителя, ни блюстителем нравов, он старался растить сыновей правильно. У Винчестеров было много проблем с законом, но то, что они делали, было во благо, за работу они не брали денег и не ожидали благодарности, потому что это было правильно. Может, не в всеобще принятом понятии “правильно”, но Джон старался, так, как мог - "saving people, hunting things" и да, еще - "Присматривай за Сэмми".
А вот о том, с кем можно и нельзя спать Джон как-то сказать забыл... Воспитательная беседа о сексе была проведена, стоя где-то в очереди в супермаркете, продлилась минуты две и сошлась на том, что надо использовать резинки. "Всегда, Дин, понял? Всегда!" "Да, сэр", - с серьезном видом ответил тогда еще подросток Дин, решив, что это самое главное, а вот с кем? Видимо, со всеми. Где-то в пятнадцать лет Дин понял, что ему действительно дадут "все". Бывали, конечно, редкие исключения, как Адамда Хакерлинг из старшей школы, которая нанесла самолюбию Винчестера непоправимую травму в семнадцать, но в остальном ему сходило с рук все, и Дин очень быстро привык к этому. Он любил секс почти так же сильно, как охоту, и преуспел в этом, может, даже больше, чем в охоте. Дин был избалован выбором и не обременен моральными переживаниями. Он не знал слова "нет" и тащил в койку все, что двигалось, да, возможно, это все делало его немного ублюдком, но он был очень обаятельным ублюдком, за ночь с которым некоторые леди могли рвать друг на друге волосы. Не только леди. Когда он был младше и смазливее, насколько раз его хватали за задницу в барах брутальные байкеры, за что, естественно, получали в челюсть, но факт остается фактом, что Дин нравился всем и бессовестно этим пользовался. Он любил секс, он любил эксперименты, он не знал, что такое нельзя, но когда Сэм оторвался от его губ и посмотрел на него этим затравленным взглядом, "Бери, что хочет, ты же так этого хочешь?" вошло в диссонанс с "Защищай Сэмми, все должно быть так, как хочет Сэмми, он - приоритет во всем".
Он целует еще раз, не в силах прекратить сразу, и хотя Сэмми не отталкивает его, то уже и не отвечает, но Дину в общем-то нормально, он знает, что делать, чтобы добиться от партнера большей заинтересованности, даже если это не девушка, как бывает обычно. Но все не как обычно. Это не какой-то чувак, с которым пьяному Дину захотелось поэкспериментировать. Это Сэм, мать его! Младший-брат-Сэм, Сэм-хочу-хлопьев, Сэмми-за-которым-надо-приглядывать. Позаботиться. А Дин... он что, заботиться? Правда? Какого хрена?
Он с трудом может заставить себя свести поцелуй на нет, скользнуть еще раз по припухшим губам брата, случайно проехаться по еще редкой щетине на подбородке. Дин никогда не целовался ни с кем с щетиной, он вообще редко целуется в губы, это как-то слишком смазливо для него, что ли? Но Сэм не какая-то девочка, это Сэмми и... вот именно, что его младший брат. Пожалуй, доказывать то, что Сэм для него особенный путем поцелуев в губы - не самый лучше братский жест. Дин понимает все это, и все же слишком настойчиво тянет внизу живота, чтобы он мог рационально мыслить и отпустить вот так вот, сразу. Он пытается оживить в себе все эти мысли о табу и инцесте, пробуждая свою дремлящую гетеросексуальность, но по-правде говоря этого как-то недостаточно для того, чтоб у него опало, когда Сэмми по-прежнему стоит так близко и дышит... нет, задыхается с ним в унисон.
И, поверьте, Дин нашел бы оправдание тому, что он больной извращенец и смирился бы с этим так же легко, как со многими другими вещами можно смириться в двадцать два, но Сэм вновь смотрит на него этим взглядом, будто он может разреветься, и этот взгляд вместе со словами "Мне страшно" решает все. Осознание вдруг бьет по нему очень больно, и Дину вдруг тоже страшно, блин, да он просто в ужасе от того, что собирался сделать. И дело вовсе не в поцелуях и желании пойти дальше. Он чуть не обидел Сэмми, и это по-настоящему страшно. Это как провалить самую важную миссию в жизни. Ведь он... Господи.
- Господи... - повторяет он уже вслух, - Сэм... - и в этом "Сэм" так много всего, начиная от "Прости меня, Сэмми, я не хотел" до "Боже, что я наделал?".
У Сэмми такие большие глаза, охренеть, какие большие, у него припухли и влажно блестят губы, и весь он мелко дрожит, это все так ужасно и так, блин, сексуально, что Дину хочется удариться головой о стену. Все пройдет, говорит он себе, это минутное помутнение. Все вернется на свои места, а сейчас ему надо позаботиться о брате. О младшем брате. Господи, да ему вообще только что исполнилось восемнадцать, он совсем еще ребенок, без достаточного опыта,  все еще в период атаки гормонов, запутавшийся, расстроенный, потерянный, не ведающий, что творит... А он - Дин - взрослый парень, старший брат. Извращенец.
- Сэмми, прости меня, ладно? Я не знаю, что на меня нашло, - шепчет он, в глубине души боясь, что голос звучит недостаточно виновато, потому что у него все еще сердце готово выпрыгнуть из груди от этой близости, а в паху сводит сладкой судорогой. Он хватает лицо Сэма в ладони и наклонив его голову, целует в лоб, не потому, что они обычно так делают, черта с два они целовали друг друга лет десять-двенадцать, но просто сразу отпустить Дин просто не может. Да и как, если за ним кровать, а перед ним долговязая тушка брата, который почему-то не отступает. Ну же, Сэмми, отойди, сделай шаг назад, а потом вообще беги. Убегай от брата-извращенца, может, еще получится? Может, еще не поздно хотя бы одному из них стать нормальным?

Дин никогда не думал, что все будет так легко. Признаться себе. Потому что, как он уже выяснил, это все случилось не сегодня. Дин, правда, не помнил когда, потому что он никогда не смотрел на Сэмми иначе, чем как на брата, на ребенка, на надоедливого мелкого засранца. Педофил извращенец - это не про Дина, и до поры до времени они с Сэмом были нормальными братьями, но это если дело касается действий. А чувства... чувства всегда были и оставались теми же, не считая того, что раньше не было похоти, а теперь она есть. Зато раньше было много чего, что было сейчас, будет всегда, хоть их и не должно быть никогда - не между парнями, не между братьями. Потому что ненормально чувствовать эту удушающую нежность и необъятную любовь к младшему брату именно в этом виде. И это чувство даже не потерпело изменений с возрастом, не стало сильнее, оно всегда было таким, с первой минуты, как отец вложил в его руки маленький сверток и наставил побежать, не оглядываясь. Спаси своего брата, - сказал он, наверное, даже не представляя, что в этот момент разъяснил своему старшему сыну смысл жизни. И Дин спасал, и заботился, и любил - во всех доступных и недоступных смыслах, при каждой возможности делая вид, что ему это в тягость, но втайне упиваясь своей главой миссией, всецело преданный ей, ему, Сэму. Он был любовью его жизни, не в эротическом смысле, нет, но было неизбежно то, что станет и таким, теперь Дин видел это, теперь он понимал. Но никогда, ни за что не жалел. Они шли к этому восемнадцать лет и... пришли. Дин пришел. Плевать, что там думает и чувствует Сэмми, вообще, даже лучше, если он не чувствует, потому что в целом ненормально все это, даже если для Дина ощущается так, как самое нормальное, что он когда-либо делал. По правде говоря, для него не произошло ничего нового, он всегда любил Сэма, а физическое проявление любви это то, что рано или поздно должно случится. Это ведь тоже нормально.
Для Сэма не нормально. Дин знает его всю его чертову жизнь и видит, как он напуган, да он прямо в ужасе, и Дин не понимает от чего, потому что так же хорошо, как он знает брата, брат знает его и может видеть, что Дин не будет делать ничего такого, ничего из того, что Сэму не захочется. А может, дело именно в этом? В том, что он тоже хочет? Не бойся, Сэмми, все будет так, как ты захочешь, - хочется сказать ему, - Ничего не бойся, я же с тобой. Но Дин не говорит, потому что... есть вещи, которые не надо говорить, это константа, это начало и конец. Это суть. Дин всегда рядом с Сэмми и сделает для него все. Остается, чтобы Сэм решил, что именно он хочет.
Дин почти не сомневается в том, что Сэму не хватит смелости. Ему же не хватает. Да, он пойдет дальше, но не из-за смелости, а из-за того, что больной ублюдок, влюбленный в своего брата. А Сэм не такой, он хороший мальчик, умный, стремящийся завести нормальную жизнь, моралист от мозга костей. А Дин что? Дин ничего. Дин просто любит его, независимо от того, что он выберет. Возможно, в глубине души он даже рад, что все так вышло. Рад, что все раскрылось, и он смог увидеть правду, а Сэм... пусть и он тоже знает, кто такой его брат. Между ними всегда все было честно, никаких секретов, а теперь - откровение за откровение: "Дин, я уезжаю в Стэнфорд начать новую жизнь вдали от тебя." "А я так люблю тебя, Сэмми, что даже трахнул бы, вот настолько, ага. Но если не хочешь (впрочем, с чего бы тебе хотеть), вали-ка отсюда в свою нормальную жизнь, я все равно буду любить тебя. Всегда".
Но Сэм... он не валит почему-то. Дин знает, что свалит, упертый он осел, раз сказал, то сделает хотя бы для того, чтобы досадить отцу. Но пока он тут, его руки на руках Дина, крепкая хватка длинных пальцев, которым надо бы оттолкнуть, но почему-то притягивают. Дин дает ему вспомогательный толчок - отпускает сам, и Сэм слушается, обрывает жарко-холодный контакт, чтобы через минуту коснуться снова - лица, шеи, плеч. Дин руку готов дать на отсечение, что Сэм не дает себе отчета в том, что делает, двигаясь на том же автопилоте, что и Дин несколько минут назад. До того, как понял. Понял, принял, смирился. Захотел снова. И лучше бы Сэму не проходить этот путь, лучше бы ему валить отсюда к чертям собачьим в свою новую жизнь, где Дин не сможет защищать его от нечисти, но где Сэм будет защищен от него, от Дина. Но Сэм не валит, черт бы его побрал. Приваливается лбом к его лбу, дышит-дышит-задыхается одним воздухом, и Дину так хочется оттолкнуть его. Так хочется потянуть на себя и потерять равновесие под его тяжестью - ничего, позади кровать. Как хорошо, что позади кровать!
- Я сделаю все, что ты захочешь, Сэм, - шепчет он, будто боясь спугнуть момент, - Ты не хочешь, Сэмми, поверь мне, ты не хочешь, - лжет он. Нагло так, и глазом не моргнув, Дин так умеет, поверьте, скольким девушкам он морочил голову? И Сэму заморочит, поверь, Сэмми, так будет лучше.
У Сэма закрытые глаза. Дин может сосчитать реснички на его веках, а родинка кажется размазанной то ли от близкого расстояния, то ли от пелены, которая застилает Дину глаза. Он не будет плакать снова - раз в двадцать лет и хватит, лимит исчерпан. Но сделать что-то надо, даже если это не то, что он хочет, надо взять себя в руки и сделать хотя бы то, что надо:
- Сэм, уйди, иначе я за себя не отвечаю, - он не убирает рук с лица брата, но надеется, что хотя бы голос звучит достаточно твердо.

Он не думал, что до этого дойдет - до поцелуев сначала изучающе-дразнящих, а потом мучительно-страстных, до прикосновений серьезных, не братских, до редких сказанных слов и тонны несказанных, но понятных, до решения. Решения оттолкнуть Сэма, дать ему еще один шанс сделать правильный выбор. Уйти. И Дин... он не жалел. Даже если внутри все скрипело и трещало по швам и его тянуло к Сэму невидимым магнитом - к губам, к рукам, к телу, Дин не жалел, что отталкивает брата. Он делал это ради него и его будущего. Ради того единственного шанса, который получил Сэм, ради билета в другую жизнь, ради его будущих воспоминаний о нормальном прощании между нормальными братьями. Ведь, будем честны, как будет Сэм жить там, в своем Стэнфорде с мыслю о том, что последнее, что он делал в своей предыдущей жизни, полной ненавистной охоты, недопониманий и ссор с отцом, был секс с родным братом? В лучшем случае он сильнее возненавидит Дина и свое прошлое. В худшем, возненавидит себя. Дин не мог этого допустить. 
Секунды шли так медленно, что казалось, на каждую из них приходилось десять ударов сердца. Или это сердце стучит так часто? Маленький предатель у него внутри? От близости Сэма кружилась голова, от его пальцев на шее, от прикосновений, каждый из которых как маленький импульс тока, от которого Дин вздрагивает. И что-то внутри отчаянно-болезненно сжимало внутренности в тиски. Где-то там, в районе груди. Там, где обычно сердце. Глупости, у него здоровое сердце, оно не может болеть. А так же там не может быть ни тоски, ни печали, ни обиды. Сердце, этот маленький предатель, только мышцы и кровь. Все. Слышишь, Дин?! Сэм уйдет. Это все!
- Сэм, уйди, - не приказывает, а просит, отчаянно так, беспомощно, каким никогда и никому не позволял себя видеть. А теперь смотрите, дамы и господа, вот он - Дин Винчестер, превращенный в кучу хлама, у ног своего брата - беспомощный, умоляющий, такой отчаянно желающий поступить правильно и уже сдающий позиции.
Он уже готов сдаться, когда Сэм кладет ладонь ему на грудь. Его ладонь большая и теплая, и под ним сердцу Дина совсем не сидится на месте. Уйду, - говорит Сэм, а Дин моргает, будто не веря, а после кивает, совершенно не вникая в смысл второго слова, что произносит Сэм. Вот и все, думает Дин, он сжег все мосты, точнее, он и не сжигала их, они были сожжены давно, и как ни странно, от осознания этого он больше не ощущает боли. Чувства достигли своего пика, и за ним все потеряло смысл. Боль ушла, а за ней и свет в конце тоннеля. Все правильно. Сэм уйдет, а после него ничего не будет - ни света, ни боли, ни сердца.
А потом Сэм отступает на пару шагов и тянет через голову свитер. Дин стоит с эхом слова "потом" в ушах и не дышит. Дин сглатывает, стоит и смотрит.
У Сэма наэлектризированные волосы, торчащие во все стороны, делая его похожим не неряшливое солнце. Персональное солнышко Дина. Это забавно, трогательно и совершенно нечестно, потому что то, как он смотрит на Дина - просто слишком. В его взгляде нет ни пошлости, ни эротизма, и почему-то от этого Дину страшнее. От того, как трогательно-невинно смотрит Сэм, от того как много доверия в его взгляде, направленном на брата, от того, что все вокруг пропитано этой серьезностью и важностью, и напоминанием о том, что это не просто так. Не секс на одну ночь. Не "как-то один раз". Все серьезно, взаправду, страшно и... горячо. Дин снова сглатывает и идет закрывать приоткрытую дверь.
Потом они снова стоят друг перед другом, и сначала Дин просто смотрит - пристально, с нажимом, но Сэм выдерживает и просто смотрит в ответ все так же робко, смущенно с высоты своего почти двухметрового роста.
Дин думает. Лихорадочно так, хотя внешне спокоен. Думать есть о чем, потому что, эй, он собирается переспать с Сэмми, который не просто его брат (это же такая мелочь), но еще и парень. Ему как-то отсасывал парень, Дин был молод, слегка под кайфом и польщен вниманием своего пола. Это не тот опыт, нет. Он занимался анальным сексом с девушками, у которых был не первым. Они и близко не были так важны для Дина, как Сэм и одна мысль о том, что он может проделать что-то такое с Сэмом, с его Сэмми как-то кощунственна и совершенно не подходит, по крайней мере для этого раза. Они оба знают, что второго раза не будет. Здесь, сейчас, в этот раз - это все, что у них есть, и Дин понятия не имеет, как сделать его особенным для Сэма. О себе о не думает, для него и так все особеннее некуда, пожалуй, только стоять так близко к Сэму и видеть этот блеск в его глазах - самый волнующий момент жизни Дина. Он вздыхает и тянется рукой к щеке брата, очерчивая кончиками пальцев линию его скулы. Ты для меня самый особенный, - думает Дин, и знает, что Сэм может читать это в его глазах. Это и еще многое другое. Это все идет изнутри, и Дин вдруг понимает, что не надо ничего планировать. Нужно просто отдаться этому чувству, инстинктам, позывам, тому, что идут изнутри.
Он гладит брата по щеке, молча улыбаясь тому, как тот льнет к ладони, как огромный котенок, скользит пальцами ниже, по шее сбоку, по ключице, оттягивая ворот майки, а потом чуть тянется вверх, позволяя губам повторить маршрут руки, в то же время выдергивая футболку Сэма у него из-под джинсов и задирая вверх, пока не решает на одну секунду оторваться от шеи брата, чтобы стянуть футболку вообще. Дин целует ключицу, слегка царапая зубами кожу. Она солоноватая и пахнет Сэмом. Сэм пахнет Сэмом, и Дин дуреет - от родного запаха и только мысли о том, что это происходит. Нагибается, чтоб долго целовать в солнечное сплетение, в то же время обнимая крепко, ладонями скользя по спине, считая под пальцами выпирающиеся позвонки. Сэм дрожит, и Дин сцеловывает его дрожь, неуверенность, страх.
- Ты так важен для меня, - шепчет он, подняв голову, хотя хочет сказать что-то иное. И как-то обреченно зовет: - Сэм.
Руки опускаются на широкие плечи брата, ладони скользят вниз по бицепсам (блин, Сэм такой качок), будто Дин не хочет упускать из внимания единый сантиметр кожи, пальцы скользят по внутренней стороне ладоней Сэма, пока Дин не сплетает их с пальцами брата и не тянет его за собой к кровати в немом приглашении: пойдем.

На кровати куча одежды, неудобство хотя бы из-за того, что двум взрослым парням на одноместной с трудом уместиться, и неловкость. Куча неловкости, с которой Дин не знает, как бороться, потому что исходит она и от него тоже, не только от Сэма. В какой-то момент он даже почти трусит, думая, что а пропади все это экспериментаторство, они же братья, б-р-а-т-ь-я. И только мысль о том, как далеко они зашли и как глупо и смешно пойти обратно, заставляет Дина не прекращать. Ну да, только это и ничего более, гаденьким голосом поддакивает внутренний голос, только это и вовсе не то, что Дин Винчестер хочет трахнуть своего младшего брата. Именно, говорит он себе, он не хочет, трахнуть - нет. Это слово слишком грубое в свете того, что они делают, и Дин никогда не думал, что будет использовать выражение "заниматься любовью", если это не имеет целью растопить сердце какой-то барышни, которая обожает пустой треп. Сэм не барышня, и Дин не треплется. Сэм откидывается на кровать и завлекает Дина за собой, а тот кладет колено между слегка разведенными бедрами брата, не задевая его, а кровать прогибается под весом их обоих с жалобным скрипом. Сколько лет они не были в одной постели вот так, вместе? Хотя вот так у них впервые, точно впервые.
Сэм дрожит и задыхается, глядя на Дина взглядом, от которого тому хочется удавиться, потому что нельзя так сильно хотеть кого-то, особенно, брата. Это неправильно и противоречит природе, и дело не в одинаковом пола и крови. Просто противоестественно любить кого-то настолько сильно, сильнее себя, сильнее всего. Дин так любит Сэма.
Сэм избавляет его от одежды с каким-то смешным упорством, будто выполняет домашнее задание, весь его вид - сосредоточенный, взволнованный и вызывает ассоциации со школой и экзаменами, и Дин бы подколол его, рассмеялся, если бы не настойчивая мысль, что Сэм боится брата и того, что сейчас между ними случится. Дин наклоняется, уже по пояс обнаженный, касаясь Сэм пахом, животом, грудью, кожа к коже, и синхронно с ним вздрагивает от контакта возбужденных органов. Дин целует Сэма в щеку и тянется к уху губами:
- Не бойся, Сэм, это же я, - произносит он тихим голосом, как будто боясь разбудить спящих чудищ. Чуть отстраняется и слабо улыбается брату. Он надеется, что Сэм поймет. Должен же понят, потому что "это же я, который всегда на шаг впереди, чтобы принять на себя возможный удар", "я, который вылью тебе на голову обед, если не доешь" и "я, который понесу тебя, если ты устал идти". "Я, который старший брат" и "я, который никогда, ни за что не сделаю тебе больно".
Потом Дин садится на корточки на кровати и развязывает шнурки на кроссовках Сэма. Во всем этом столько интимности, сколько он никогда не ощущал ни с одной женщиной. Дин любит девушек, любит доставлять удовольствие, но даже делая кому-то хорошо он удовлетворяет свое эго, которому так приятно слышать о том, какой он хороший любовник, но чтоб о ком-то заботиться по-настоящему - никогда. О Сэме он заботится. С Сэмом все по-другому, Сэм другой. Сэма он любит. 
Он осторожно и не спеша развязывает шнурки брата, не обращая внимание на нетерпение и заметную выпуклость на его джинсах, а так же игнорируя собственное возбуждение, после чего стаскивает с Сэма крассовки и расстегивает его ремень. Пальцы мелко дрожат, и хотя Дину стыдно показывать младшему такую слабость, он не может бороться с волнением. Пряжка лязгает, пуговица выскальзывает из петли со второго раза, Дин тянет язычок молнии вниз с каким-то небывалым облегчением и мозолистыми от выкапывания могил пальцами гладит Сэма по бокам, без слов прося приподняться, чтобы он смог спустить на нем джинсы. Дин понятия не имеет, что двигает им, когда он наклоняется и целует Сэма в обнаженное костлявое колено, а потом в торчащие тазовые косточки - быстро, будто стыдясь своего порыва, но трепетно. Хрен знает что такое: он никогда ни кого так долго не целовал, он вообще не любитель поцелуев, когда-то давно Дин решил, что это показывает слабость и портит весь брутальный облик, а перед Сэмом красоваться незачем. По крайней мере сейчас и в этот момент, Дину негде прятаться, будто маски и барьеры пали, и остались только они вдвоем с душой, обнаженной не меньше тела. Обнаженной и предложенной другому без условий, за просто так. У Дина сдавливает горло и в глазах снова щиплет, это все так глупо, что он кусает Сэма в бок просто из вредности "Мелкий засранец, заразил меня этими сантиментами", - говорит наигранно сердитый взгляд, брошенный на брата, когда Дин снова садится и быстро сбрасывает ботинки и собственные джинсы. Теперь на них обоих только белье, но Дину не хватает смелости раздеться сразу. Он думает, что, может, стоит выключить свет? Потому что Сэму неловко и, кажется, не только Сэму. Дин не боится, но это странный опыт, в конце концов, у него тоже "первый раз", но совершенно очевидно и уже без слов оговорено, что из них двоих - он ведет. Он снова тянется вверх и теперь, когда между ними практически нет преград из одежды, каждое касание вдвойне острое и каждый раз отдается мучительной истомой внизу живота. От паха снова поднимается волна возбуждения, у Дина стоит так, что больно, а на Сэма вообще больно смотреть. Он слишком молод, чтобы контролировать желание, и они оба взвинчены до предела. Сэм уже открыто просит, и Дин кивает, почти неосознанно жмется пахом Сэму в бедро и закусывает губу. У Сэма расширенные зрачки в которых плещутся страх-интерес-желание, и Дин, конечно же, понимает его. Он медленно качает головой:
- Нет, Сэмми. Не сейчас. Не в этот раз, - мягко говорит он, убирая со лба брата длинную челку. Может, он волнуется за Сэма, может, ему самому не хватает смелости, и пусть это будет "не настоящий" секс, Дин решил, что идти дальше рук-губ-объятий они не будут. Он снова вглядывается в знакомые черты перед тем, как снова поцеловать брата в губы, вдыхая знакомый аромат и утопая в уже знакомом вкусе.

Отредактировано Dean | Winchester (2014-06-11 22:15:24)

Сэм принимает его решение без слов. У Дина аж дух захватывает от того, насколько он покорен в его руках, насколько доверяет. Далеко не в первый раз Сэм идет за ним послушный, доверяющий, потому что то, что есть между ними - всегда было - это нечто особенное и действует по обе стороны. Дин знает, что у него есть над Сэмом власть, не такая сильная, как у Сэма над ним, о которой брат, наоборот, мало подозревает, и старший думает, что, может, ему надавить сильнее? Заставить Сэма передумать, остаться с ним? Может, выйдет? Дин же тоже упрямый, как и все в их семье.
В какой-то момент Дин думает об отце. Это совершенно неправильно и в своих собственных глазах Дин представляется еще большим больным ублюдком, чем до сих пор был - лежать в постели голые с родным братом, да еще и отца в это втягивать, но парень просто не может выкинуть из головы картинку предстоящего, где Сэм не уезжает и остается с ним, они, естественно, продолжают заниматься "этим" за спиной у отца, с каждым разом толкая барьер, поставленной у черты, еще и еще дальше. Однажды отец узнает все или, что хуже, застанет в самый неподходящий момент. И Дина даже не пугает то, ЧТО Джон с ними сделает, а то, что почувствует в этот момент. Дину заранее жалко его: жену убили, дети - извращенцы... Все это проносится в голове за какие-то секунды, пока Дин сам раздевается. Он даже не осознает, что даже в этот момент думает не о себе, а о папе и о Сэме. Именно, Сэм. Что с ним сделает отец? Совершенно точно не будет жалеть его больше, чем Дина. Он навредит Сэму, Дин не может этого допустить, да и к тому же, он не хочет для брата жизни полной обмана и лжи, грязной тайной интрижки с собственным братом, втайне ото всех. Он заслуживает большего, чем быстрый перепих на грязных заправках и несвежих мотельных простынях в перерывах между тем, как отец куда-то уезжает. Может, это то, чего заслужил Дин, но точно не Сэм. Он умный, светлый парень, у него жизнь впереди, в которой начали обрисовываться перспективы. И этот Стэнфорд, может, для Сэма это не так уж и плохо, - сцепив зубы, думает Дин. Не хочет об этом думать, но заставляет себя - ради Сэма, ради его будущего. Может, именно поэтому он и не хочет идти дальше и доводить до настоящего секса. А что, если Сэму так понравится, что он потом станет геем? В их семье никогда не было голубых, - со смешной серьезностью думает Дин, и раз Сэм решил начать нормальную жизнь, то пусть у него там в будущем будут жена и дети, а не сомнительными мужики, в которых он будет искать сходство с Дином. И пускай то, что происходит между ними тоже не совсем нормально, но не трахнет своего младшего брата, это то, что он решил.
Темнота опутывает их подобно теплому, удобному кокону, совершенно кстати. Дин мысленно горд метки броском Сэма в выключатель, некогда он сам учил его бросать, жаль, что не на примере бейсбольного меча, а ножей. В полутьме обнимая брата и чувствуя его руки на своей спине, Дин вдруг понимает, что каждое его воспоминание, каждый момент из прошлого связан с Сэмом, они там вместе везде-везде. Каждый осколок памяти неизменно разделен на двоих, и осознавать то, что дальше все будет иначе, отдается почти физической болью, поэтому Дин льнет к брату с новым отчаянием и накрывает его губы своими. Сэм открывает рот, будто раскрывает душу, отдается и дает языку Дина полный допуск, чем тот не медлит воспользоваться. У Сэма действительно охренительный рот, и Дин быстро входит во вкус, изучая его своим языком, водит им им по небу, по кромке зубов, а потом впуская в свой рот язык Сэма и посасывая его. Ему хочется отвлечь брата от последних сомнений, если они и есть, заставить его потерять голову, потеряться в этом моменте, как он сам теряется, въедаться в чертову скрипящую кровать, а самому раствориться в Сэме, стать с ним одним целым, просто прижимаясь к нему и целуя. С учетом того, что они уже давно не дети и  оба имели настоящий опыт, с учетом того, что они могли бы делать друг с другом, это все почти невинно, но Дин знает, что может кончить от одного этого, как в тринадцать, целуясь со своей первой девушкой. Даже сейчас, достаточно взрослый и опытный, он уже довольно близко, и только нежелание, чтобы все закончилось быстро, заставляет его притормозить и перестать рефлекторно тереться о бедро Сэма.
Он сдавленно стонет во влажную теплоту Сэмового рта, когда брат сам гладит ногой его по паху. Неловко так, будто боясь, но этого достаточно, чтобы у Дина крышу снесло. Он дуреет от того, как младший постепенно смелеет, водя широкими ладонями по его спине, спускаясь ниже. Сэм то проникает пальцами под резинку его боксеров, то вытаскивает руку. Дин знает, что он не дразнится, а сомневается. Ему тоже непривычно чувствовать мужские руки на своей заднице, но это все так невозможно заводит Дина, что он пожалуй очень сильно сжимает в кулаке волосы Сэма на затылке и мычит ему в рот. А потом, следуя какому-то непонятному даже ему плану, Дин прижимает к себе брата и поворачивается так, что теперь они оба на боку, одна его нога между ног Сэма, левая нога лежит на его бедре и Дин отпускает его волосы, обнимая его за ногу и закидывая ее себе на бедро, плотнее. Вторая рука Дина осталась зажата между их телами, и парень несмело гладит живот Сэма, водит по жесткому прессу и выше, чувствуя, как громко и быстро стучит его сердце. Дина смущает отсутствие груди у партнера, а потом он понимает, что он о брате думает и становится смешно, даже в такой момент, когда они лежат в одной кровати, переплетая руки-ноги-языки. Но Дин ничего не может с собой поделать, ему легко и спокойно, без напряжения, не считая той, что ниже пояса. Он понятия не имеет, что надо делать с мужской грудью, но так как ему самому нравятся прикосновения к соскам, он протискивает руку выше и круговым движением большого пальца гладит отзывчивый на эту манипуляцию сосок. Он хватает между пальцами твердую бусинку и чуть оттягивая, в то же время прикусывая губу брата, польщенный результатом, который получает. Сэму явно нравится. Сэм отзывчивый и ненасытный, и ему тоже очевидно не нужно многое, чтобы достичь разрядки, но Дину так, мать его, сильно хочется почувствовать его острее, и раз они уже так далеко зашли, ничего же не изменится, если они разденутся до конца?
- Подожди, - хриплым от возбуждения голосом говорит Дин, отрываясь от губ брата, сбрасывая с себя его ногу и чуть отстраняясь. Совсем едва, настолько, чтобы спустить трусы и снять их с помощью ног сначала с себя, потом с Сэма, при этом сталкиваясь коленями и тяжело, нетерпеливо дыша. Он снова тянет брата на себя, закидывая на себя его ногу, пихая свою между его ног, потому что ему как-то очень нравится эта позиция, и они с Сэмом как два кусочка паззла, которые так идеально совпадают. Дин больше не целует в губы, только прижимается лбом ко лбу Сэма, как недавно - кажется, целую вечность назад - делал Сэм, позволяя рукам снова пуститься в путешествие по его телу, по широкой спине, по подтянутым ягодицам (эй, чувак, классная задница!), по ноге и снова вверх. Дин дает руке сбиться с намеченного маршрута и перейти на живот Сэма, и выдыхает. Ладно, парень, чуть больше смелости, чего ты там не делал, - подбадривает себя Дин, хотя знает, что такого он точно не делал. В полутьме он смотрит Сэму в глаза, надеясь увидеть там хоть какое-то сомнение, хотя что-то внутри нашептывает, что он не будет отступать, что бы там не увидел. К счастью или наоборот, у Сэма нет сомнений, и Дин очень надеется, что потому, утром, сожаления не будет также. Его пальцы скользят ниже по напряженному животу брата и обхватывают ствол, при этом он сам делает инстинктивное поступательное движение в бедро брата и закрывает глаза.
И пусть все горит синим пламенем до самого утра. Все так, как надо, теперь Дин уверен.

Первый раз. Дин свой помнит, конечно же, но без особых подробностей и мечтательной улыбки. Это не было чем-то особенным, впрочем, как и второй раз, третий и все остальные разы, которые Дин не считал, но которых было много. Тестостерона было немерено, совпадали и возможность, и желание, и он стремился показать другим и себе насколько крут. Дин любил секс, но по-прежнему, он не был для Винчестера чем-то особенным. Близостью тела, не более, ровно до этой ночи, до этого "первого раза". Для него же самого это совершенно невероятно, но факт остается фактом, и это ощущается неожиданно хорошо. 
Дину правда хорошо. Он улыбается этой мысли, выдыхая родной запах и прижимаясь сильнее, будто руки брата самое надежное убежище для него. Потому что, может, действительно бывают минуты, когда все не важно? И единственная забота – обняться покрепче, надышаться ароматом друг друга послаще, думать о том, что «сейчас» и не думать, совсем не думать о том, что «потом». Особенно, о будущем, о разлуке. Разлука такая близкая, и поэтому – нереальная. Дину трудно понять ее, впрочем, как и неожиданно изнутри скребущее по грудной клетке непоколебимое желание быть вместе, хватаясь за последнюю соломинку. И ему снова странно, но все равно хорошо.
Темнота уютная, и молчание уютное, хоть и неуместное немного. Они жмутся друг к другу, как слепые котята, пытаясь нащупать друг друга там, где надо, упрямо молчат и без слов пытаются показать второму, что надо сделать. Дин вырос из того понятия, что во время секса надо молчать, нет ничего неуместного в том, чтобы сказать партнеру что ему хочется или как ему нравится, ведь каждого выносит от чего-то по-своему, но Сэм упрямо молчит, и Дин принимает его правила. В каком-то смысле младший прав, не стоит портить волшебство момента похабными комментариями. В каком-то смысле ему даже нравится то, что Сэм смущается. Он такой невинный, такой чистый по сравнению с ним. И речь далеко не о девственности, Дин знает, что Сэмми давно уже большой мальчик и с девочками не только за руки держится. На самом деле он так хорошо знает брата, что может сказать, когда у него был секс, и видит это по глазам, по движениям, даже по запаху, когда брат возвращается домой. Раньше Дин не обращал внимания на то, что замечает это, не говорил себе, что это в общем-то ненормально. Быть настолько зацикленным на Сэме, это же не есть нормально? Знать его вдоль и поперек, каждую родинку, каждый шрам, каждую привычку и закатывание глаз. Это все ненормально, и Дин сам ненормальный. Он снова списывает все на себя, а Сэм... он просто попал под его дурное влияние, но это ненадолго, придет утро, и Дин останется таким же, но только без Сэма. Вот только до утра ему хочется утонуть в своей ненормальности и в брате. Маленькая прихоть, он может позволить себе ее, в последний раз же, кто бы что бы не говорил. Сэм для него особенный, и он хочет его - разве этого не достаточно, чтобы перестать мучить себя сложным анализом и просто побыть счастливыми? Пускай ненадолго, пусть пару часов. Разве они не достойны немного счастья посреди этого разваливающегося мира? Счастья понарошку?
Дин нервно облизывает губы, не в силах сфокусировать взгляд, согласовать мысли и действия, когда Сэм запрокидывает голову и сдавленно стонет, давая доступ к своей беззащитной шее, к которой хочется припасть губами, что Дин и делает. Когда ладонь Сэма накрывает его руку, призывая двигаться, Дин водит губами вниз по его шее, чтобы найти жилку, что слишком часто бьется под кожей. Он почти может ощутить волнами исходящий от брата аромат его желания – насыщенный и дурманящий, туманящий рассудок, который, впрочем, сдает позиции, отключаясь. Мысли несутся с дикой скоростью, бьются в голове, перебираются друг на друга словно волнам в шторм, разбегаются, как тараканы.
Когда Сэм решает, что он, наконец, делает то, что нужно, его рука в свою очередь обхватывает Дина и поглаживает уверенным движением, заставляя того судорожно глотать воздух и прятать лицо в изгибе шеи брата. Ему так хорошо, что почти стыдно, потому что мысли о запретах и табу снова оживают в нем крайне некстати, но все же их недостаточно, чтобы Дин прекратил получать удовольствие от того, что творит с ним рука Сэма, и от его ритмичных толчков в ладонь Дина. Пожалуй, мысль о том, насколько это все непозволительно, лишь захлестывает его, возбуждает сильнее, убеждая, что что-то с ним действительно не то, но по правде говоря, Дину плевать. Природа берет свое, и мысли постепенно отходят на второй план, особенно, когда Сэм сам целует его в губы.
Поцелуй сладкий, то медлительно-изучающий, то отчаянно-страстный, от неловкости до дерзости, от игры до чего-то невероятно важного. Дин замечает, каким до этого стеснительно-неловкий Сэм становится раскованным, дерзким, уверенным, Дин почти гордится им и немного злится из-за контроля, который брат в какой-то момент почти берет в свои руки. Есть что-то чересчур развратное и невозможно горячее в том, как Сэмми посасывает его язык, вбирая в свой рот, и в то же времени без стеснения дрочит ему, это просто... эй, Дин же не железный. А еще у него челюсть сводит от мысли, что его младший братишка может проделывать что-то такое с кем-то еще, с другим парнем.
Его собственная хватка становится увереннее на Сэме, движения более быстрыми, сначала он пытается делать так, как, ему кажется, нравится брату, а потом осознанность испаряется, оставляя только голые инстинкты и желание. В какой-то момент они попадают в одинаковый темп, приближаясь, приближая друг друга к той самой черте, быстрее, быстрее...  Они яростно целуются и больше не пытаются показать друг другу что-то, что действительно лишне в этот момент, и Дин понимает, что вот оно - то, что нужно. Он и Сэм.

Оргазм яркий и долгий, такой, что Дину почти больно в конце. Это даже неожиданно, потому что долгое воздержание он не практикует, так что собственная ненасытность и порывы тела удивляют. Удивили бы, если бы Дин был в состоянии соображать. Он долго вздрагивает в руках Сэма, стонет гортанными звуками и замирает на целую минуту дольше, чем стоило бы. На самом деле ему хочется остаться в этом моменте вечно. Остановить время и все такое, как говорят в кино, которое показывают по мотельному телеку (книг Дин не читает, если они не по экзорцизму). Ему хочется... много чего хочется, но все это так или иначе связано с тем, что он уже имеет, поэтому Дин обнимает Сэма покрепче, утопая в аромате, тепле, вибрации воздуха вокруг них. Между ними мокро и липко и, по правде говоря, Дин это ненавидит, он черта с два он сейчас встанет и пойдет в душ, он будет обниматься после секса, как чертова баба и лениво целовать Сэма в шею и в грудь, куда вообще попадет губами.
Они лежат так несколько минут, восстанавливая дыхание и пытаясь вернуть собственное сознание, которое на миг действительно покинуло тела, на законное место, а потом Дин все же тянется за первой случайной футболкой, на которой прямо сейчас лежит и аккуратно вытирает их - сначала Сэма, потом себя. Футболка отправляется в свободный полет за спину Винчестера, присоединяясь к своим собратьям, неаккуратными кучами лежащими на полу и в изножье кровати. Завтра будет трудно найти ее и выкинуть, потому что носить футболку, испачканную в сперме, пусть и выстиранную, для Дина не камильфо. Правда, если окажется, что это была футболка Сэма, выкидывать ее Дин будет.
Он думает об этом и какой-то похожей бытовой фигне, полностью расслабленный, даже почти разбитый. Так хочется побыть до конца бабой и затеять еще и смазливый разговор после секса, но Дина слишком сильно клонит в сон, как с ним обычно бывает после оргазма, потому что вам лучше либо сразу выгнать Дина Винчестера после секса, либо приготовиться выслушивать его шумное сопение с соседней подушки всю ночь.
Он лениво пихается, толкая Сэма на край кровати, чтобы как-то умудриться вытащить из-под них измятое покрывало. Это в общем-то нелегко, и Дин вполголоса материт бардак и того, кто его учинил, шутливо тыкая Сэма в бок локтем. Сейчас они больше похожи на братьев, если не считать наготы и того, чем они недавно занимались. Вытащить еще и одеяло из-под них практически невыполнимая миссия, и Дин плюет на все, накрывая их мятым бордовым покрывалом, так же гордо носящим на себе пятно спермы. Теперь трудно разобраться кому именно из них оно принадлежит, но одна мысль о том, что это случилось рассыпает легкий румянец по щекам Дина, который Сэм, к счастью, не может видеть. Он снова видит перед собой лицо Сэма во время оргазма, его раскрытые губы, выражение наслаждения, граничащего с мукой на его красивом лице, такое, что Дин никогда не забудет, и эта картина даже вызывает героическую попытку подняться со стороны "соседа снизу". Ему двадцать два, и он может себе позволить, но Дин почему-то не решается. Ему нравится то, во что все перетекло, и он как-то совершенно не уверен насчет того, что будет дальше и как это закончится, поэтому решает закончить день на так сказать "позитивной ноте".
Под покрывалом уютно, хоть и тесно, в объятиях друг друга - еще лучше. Так как кровать узкая, другого выхода, чем прижиматься друг к другу, у парней просто нет, но никто из них не жалуется, разве что Дин ради вида пыхтит и воротится, пытаясь устроиться удобнее, в итоге заставляет Сэма повернуться на другой бок и обняв его поперек груди, утыкается носом ему в затылок. Волоса Сэмми такие же мягкие, как когда-то давно, в юности, когда Дин расчесывал его, вечно ворча себе под нос из-за спутанных лохм брата, а тот ныл о том, что Дин делает ему больно. Они оба врали, Дин никогда не делал ему больно, и ему нравилось касаться волос брата. Это был своеобразный вид общения между ними, потому что в остальное время они не позволяли себе телячьих нежностей и то и дело препирались из-за всякий ерунды. Дин вспоминает об этом с легкой улыбкой и прижимается щекой к спине Сэма, чувствуя, как амулет на шее зажимается между своей грудью и его спиной, когда он прижимается особенно сильно.
- Не смей уходить, пока я сплю, - серьезно предупреждает старший, чуть ослабляя хватку и устроив голову на подушке, - А то знаю я тебя, насмотрелся мелодрам и вдруг решишь свалить втихомолку, - бормочет Дин, уже порядком сонный, потом вспомнив что-то, улыбается уже с прикрытыми глазами и добавляет: - Сучка.
Они снова братья, хотя, пожалуй, ни на секунду не переставали ими быть. И Дин не жалеет ни о единой секунде произошедшего, и как любовник, и как брат. Отныне эти понятия для него тесно сплетены во единое, отныне, они связаны теснее, ближе, и Дин не видит в этом ничего негативного. Увидит ли Сэмми? Что же, ему решать. Но только не сейчас, определенно не прямо сейчас.
С этой мыслю и засыпает Дин, ни на минуту не переставая обнимать Сэма.